Адиль бей не сказал ни слова, не пошевелился, а Соня положила сумочку на письменный стол, сняла шляпку, подошла наконец к нему и сказала:
- Вот и я!
***
Сколько же раз приходила она за две недели? Десять, возможно? Адиль бей подстерегал ее, когда она в конце дня готовилась уйти. Она кивала ему в знак согласия все с той же улыбкой или же говорила "нет".
И стоило ей это произнести, как она переставала слушать его просьбу. Нет, и все тут.
Девушка приходила, когда становилось совсем темно, уходила, когда брат ее удалялся от окна, где курил перед сном.
В первый вечер кто-то постучал в дверь, и они застыли в неподвижности, в темноте, прислушиваясь к уходящим шагам. Позже зазвонил телефон, но Соня не дала снять трубку.
Окна в доме напротив распахнулись, несмотря на дождь: г-жа Колина легла спать, а сам Колин в одиночестве наслаждался прохладным воздухом.
Как близко они находились, те и другие! Соня была спокойна, так спокойна, что Адиль бей удивился: зачем же она пришла? А он весь дрожал, обнимая ее, снимая с нее черное платье, обнажая почти детское тело, открывшееся ему без кокетства и без страсти.
- Почему вы так взволнованны? Он видел ее глаза совсем близко, эти глаза с любопытством смотрели на него и как будто размышляли.
- Странный вы человек!
Она сказала это, зашнуровывая ботинки, в то время как Адиль бею хотелось прижаться лбом к окну.
Теперь, по прошествии трех недель, он затруднился бы ответить: стал он счастливее или, наоборот, несчастнее Соня днем по-прежнему старательно работала и держалась спокойно, как будто между ними ничего и не было.
Адиль бей внимательно наблюдал за домом по ту сторону улицы. Колин и его жена тревожили его все больше и больше. Могли ли они не знать? А если Колин знал, почему с таким равнодушием посматривал на консульство?
Он пытался говорить Соне "ты", но из этого ничего не вышло. Держа ее в объятиях, он внезапно испытывал отчаяние.
- Что с вами? - спрашивала она, улыбаясь. Что с ним? Он страдал оттого, что она была здесь, принадлежала ему, но добиться настоящей близости не мог.
- Вы не любите меня, Соня.
- Смотря что значит любить.
Она была нежна, иногда даже ласкова. Он почти не выходил из консульства. Зато однажды, в десять часов утра, явилась Неджла Амар и воскликнула:
- Так-то вы приходите ко мне в гости!
В кабинете было много народу. Адиль бей почувствовал неловкость, взглянул на Соню, а та, придерживая бумаги карандашом, указала глазами на гостью, а потом на дверь спальни.
- Вы знаете, что мой муж возвращается на той неделе?
- Это вы мне звонили? - спросил он невпопад.
- Нет. Но сознайтесь, что я имела право ждать от вас известий.
Кто же тогда звонил по телефону, в тот первый вечер? Кто стучал в дверь?
- Не знаю, что с вами такое, Адиль, но вы, по-моему, очень изменились.
Она сняла шляпу, перчатки, посмотрела в зеркало.
- Что вы поделывали с того дня?
- Ничего.
- Вы меня не поцелуете?
По ту сторону закрытой двери Соня принимала посетителей. Персиянка ушла только два часа спустя, видимо недовольная. Они почти поссорились.
- Признайтесь, вам что-то обо мне наговорили! - воскликнула она в какую-то минуту.
- Клянусь вам...
- С кем вы встречались?
- Ни с кем.
- Однако вас видели в баре.
- Я заходил туда один раз.
Когда Неджла прошла через кабинет. Соня на нее даже не взглянула. Адиль бей сел на свое место. Секретарша указала ему на человека, сидящего в углу, лицом и одеждой напоминающего пирата.
- Он хочет поговорить с вами наедине.
- Иди сюда! - сказал консул.
- Только когда вы закончите с остальными. Соня, как всегда, записывала.
- Твоя очередь.
Мужчина многозначительно посмотрел на девушку и пробормотал по-турецки:
- Вы думаете, можно говорить? Соня поняла. Она приподнялась, будто ждала распоряжения.
- Останьтесь. Ты можешь говорить. Мужчина протянул ему грязные документы, которые вытащил из-за пазухи.
- Это твой паспорт?
- Нет. Это паспорт того, кто умер. Он велел мне, если с ним случится беда, принести его документы сюда, чтобы дали знать его сестре, она живет в Смирне.
Соня поняла, что записывать не надо, и воспользовалась этим, чтобы привести в порядок другие бумаги.
- Объясни.
Мужчина пошел к двери, открыл ее, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.
- Я шестерых переправил в Анатолию, по горным тропам. Когда мы уже почти что были на месте, нас обстреляли и одного из шестерых убили.
- Ты многих так переправил?
Тот не ответил, забрал свою меховую шапку и, уходя, пробормотал:
- Так вы сделаете с бумагами все, что надо? Утро прошло. В кабинете было пусто и грязно. Соня надевала шляпку.
- Вы не сердитесь? - спросил Адиль бей.
- Из-за чего?
- Из-за этой женщины.
- Вы иначе и не могли поступить. С вашего разрешения я днем не приду, сегодня визит эскадры.
- Хорошо.
Разве он мог поцеловать ее, сказать ей что-то нежное, когда она стояла перед ним такая прямая, точно жесткая. Вдобавок он все думал о том человеке, который сейчас ушел из консульства, и злился на Неджлу, оттого что в воздухе пахло ее духами.
- До завтра, Адиль бей.
- До завтра.
***
Остаток дня Адиль бей болтался по улицам. В городе был какой-то праздник. На первом же перекрестке ему преградила путь конная милиция.
Он пошел другой дорогой. На главной улице стояли зеваки, изо всех окон свисали красные флаги. От дома к дому были протянуты полотнища с какими-то надписями. Над крышами парил чудовищно увеличенный, многометровый портрет Сталина.
В тот момент, когда впереди показалась головная часть шествия, конная милиция молча, без единого слова, с плетками в руках, оттеснила толпу, и Адиль бея прижали к какой-то подворотне.
Он почти ничего не видел: шли люди, несли флаги, лозунги, знамена с портретом Ленина. Потом появился военный оркестр, а за ним прошествовали моряки, все в белом, с синими воротниками и длинными лентами на бескозырках.
Никто не кричал. Никто не разговаривал. Только музыка гремела в тишине. Шествие двинулось дальше, толпа отхлынула. Все зеваки бросились в одном и том же направлении. Адиль бей издалека увидел помост, украшенный красным бархатом, но его опять затолкали, и он оказался на берегу моря.
На рейде среди иностранных судов стояли пять военных кораблей. Катера с шумом носились по сверкающей воде. Молодые люди устанавливали на фасаде Дома профсоюзов и клубов гигантские надписи из электрических лампочек.
Адиль бей вздрогнул, услышав сзади, чуть ли не в метре от себя, автомобильный гудок. Он отскочил в сторону, а Джон, сидевший за рулем, остановил машину и разразился дурацким смехом, заметив его испуг.
- Как дела? - Лицо его было красным, одежда в беспорядке. - Вам в эту сторону? Садитесь! - Он открыл дверцу, и Адиль бей не решился отказаться.
- Разве вы не приглашены на банкет? Вечером состоится парадный обед с танцами в честь офицеров флота.
Никогда нельзя было понять, шутит ли Джон или же говорит серьезно.
- Для начала одного расстреляли!
- Одного - кого?
- Какого-то субъекта! Это обычно происходит неподалеку от меня, во дворе казармы ГПУ. Привели его часа в два. Приставили к стенке и влепили в него несколько пуль. Говорят, это какой-то горец, переправлявший через границу тех, кто пожелает...
Они ехали около нефтеперерабатывающего завода.
- Где вас высадить?
- Здесь.
Адиль бей был очень бледен. На мгновение он в нерешительности задержался возле дверцы машины.
- У него были усы? - с трудом проговорил он.
- Пышные черные усы, как у крестьян в ваших краях.
- Спасибо.
- А как Неджла?
Но Адиль бей уже ничего не слышал. Не прячась от солнца, он быстро шел вперед, и в голове гудело, будто его сопровождал рой мух. Дорогу опять перекрыли, но он свернул в переулки и наконец оказался перед зданием, куда ходил к начальнику Иностранного отдела. Дверь была открыта настежь. Все внутренние двери тоже. Он прошел внутрь, обошел десять или двадцать кабинетов - нигде никого не было, никто не откликался.