— Она думает только о себе, думает, и кушает, и обижается, и бежит в уборную вырвать.
— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал Авраам. — И поскольку женщины умнее нас, запомни, что это между нами, мужчинами, и не рассказывай никому.
— Мой рот закрыт, как камень, — поклялся я.
— Не нужно, как камень! — воскликнул Авраам. — Камень можно открыть. Камень можно допросить. Камень, если подойти к нему, как нужно, может рассказать много секретов. Твой рот должен быть закрыт, как рот человека, который умеет хранить секрет, да, Рафаэль?
— Хорошо.
Он со стоном поднялся на ноги и проковылял вдоль той тропки в десять шагов, которая вела к каменному ящику. Одной рукой поднял тяжелую крышку, а другую запустил внутрь.
— Вот оно.
— Что?
— Подойди ближе-ближе, Рафаэль, подойди и посмотри.
Я подошел и, наклонив голову, увидел тоже. Дядя Авраам держал в руке волос. Длинный и рыжий, он пылал, как тот раскаленный тонкий прут, на который Черная Тетя насаживала картофелины для посиделок квартальной детворы.
— Это ее?
Мое сердце застучало сильно-сильно.
— Это мое.
— Откуда это у тебя?
— Оттуда, — сказал Авраам, поднес волос к лицу так близко, чтобы он коснулся кожи, и медленно-медленно — вглядываясь, вдыхая, осязая и обжигаясь — провел кончиком волоса по своему лбу, и щекам, и носу, и губам, улыбнулся и снова положил его в каменный ящик, потом пошарил там еще и вытащил белый «пакет».
— Возьми это, отдай своей бабушке.
Сейчас я веду пикап по широкому вади Цин, направляясь на север от нового моста, что переброшен над главной дорогой пустыни. Поначалу я еду медленно-медленно, но затем, перед растущей здесь одинокой ююбой[135], там, где сухое русло расширяется еще больше и вода, что проходит в этих местах во время наводнений, успокаивается и выпрямляет путь потока, я вхожу в дикий раж.
— Быстрее! — кричу я и отключаю передний привод.
Пикап дергается, как безумный, задние колеса скользят по мокрому щебню, я рву руками руль, возвращая их в колею, и рыщу вокруг глазами. На минувшей неделе здесь шумно топталась большая вода. Я прозевал ее, а она прозевала меня, и теперь то тут, то там виднеются свежие обвалы камней и грунта. Несколько недель назад где-то далеко случилось землетрясение, и его волны расшатали мягкие стены русла и обрушили вниз камни и глыбы. Наводнения, землетрясения, дожди и обвалы — все заявились сюда. Все, кроме меня.
«О чем ты думаешь, дорогая», — пытаюсь я позабавиться со своим телом.
«Ни о чем», — оно становится серьезным, как многие другие женщины.
Прямые стены вади напоминают срез творожного пирога с шоколадным слоем светло-коричневых наносов на чистой белизне мергеля. Вот она, большая акация, вот он, голос моего друга-сокола, его клекот и трели, вот она, дорога.
Я поворачиваю направо и несколько мгновений асфальта спустя — снова направо, неподалеку от домиков таиландских рабочих, и дальше на юг, к нашим новым скважинам, Амация-один, и Амация-два, и три, и четыре.
Солнце садится. Западные стены вади быстро темнеют, а его восточные склоны еще сверкают, освещенные косыми лучами заката. Хоть и вечерние, эти лучи достаточно сильны, чтобы зажечь известковые стены белым пламенем.
«Я и не собиралась думать, — упрямо бубнит мое тело. — Это ты сам все время думаешь и не рассказываешь мне о чем».
«Если так, тогда и я ни о чем не думаю».
«Кого ты обманываешь, Рафаэль? — спрашивает оно, как многие другие женщины. — Меня? Себя самого, свою собственную плоть?»
Порой, когда господа из отдела контроля выдергивают меня на инспекцию в разгар субботы или когда телефон, шепчущий я-не-могу-приехать-и-мне-неудобно-сейчас-разговаривать, вышвыривает меня из дому и гонит в пустыню, я встречаю здесь выехавших на прогулку горожан с их игрушечными джипами. Мясистые женщины, чьи лопающиеся от плоти серебристо-розовые тренировочные костюмы и кроваво-красные ногти царапают сетчатку моих глаз, брюхастые мужчины с револьверами на боку, чей лосьон для бритья ранит мои ноздри и чьи горластые дети калечат мои уши. Но в обычные, будние дни, особенно в такой вот предзакатный час, тут ни одной живой души не сыщешь.
Я на скорую руку проверяю скважины и тороплюсь дальше на юг, чтобы догнать заходящее солнце. В верховьях вади меня ждет еще одна акация — старая, красивая, грузная, — в тени которой я люблю встречать темноту.
Однажды какой-то шофер, из тех, что водят трейлеры через пустыню, сказал мне, что хороший трейлер — это всегда красивый трейлер, а красивый трейлер — это всегда хороший трейлер. «Как профессионал, — сказал он мне. — Когда ты видишь, что человек красив? Это вовсе не те смазливые типчики и их девки, что загорают у бассейнов в эйлатских гостиницах, и не те дебильные манекенщики и манекенщицы, которых показывают по телику, верно? Только профессионал, когда он вкалывает по-настоящему и тело его работает, как надо, и мозги его напрягаются от усилий, — вот кто по-настоящему красивый человек».
135
Ююба — колючий кустарник семейства крушиновых, его плоды иногда называют «китайскими финиками» (араб.).