— Ты не кури ее сейчас, — сказал он. — Подожди еще несколько лет.
И еще там, внутри мешка, была маленькая записная книжка в переплете из льняной ткани и золотой «Паркер-51» с жемчужиной — та самая ручка, которую забрала Рона, когда ушла от меня. «Твою задницу я не могу взять, так отдай мне хотя бы ручку, — смеялась она. А когда я отказался, сказала: — Если ты мне ее не подаришь, я отсюда не уйду».
Там была также книга с изображениями первобытных людей, и полевой бинокль с компасом, который отражался в одной из линз, и пружина, чтобы укреплять мышцы пальцев, а главное — совершенно новая матрака со скругленной головкой и сверкающим металлическим кольцом на конце рукоятки.
— Возьми-возьми эту матраку, — сказал Авраам. — И не бойся. Это не для того, чтобы ты стал каменотесом, это для того, чтобы тебе легче было вспоминать. Мы, мужчины, нуждаемся в такой помощи, Рафаэль.
А когда все сладости были съедены, и все игры, организованные Черной Тетей, были окончены, и лампа волшебного фонаря уже остыла, и «веселый стул» снова стал обыкновенным стулом, и все ушли, и Большая Женщина убрала квартиру, и села, и с громким вздохом усталости разделилась на свои составные части — я вышел из дома.
Золотая стрелка нового «Паркера» сверкала на белизне моей рубашки, тяжелые новые ботинки желтели на моих ногах, новый пояс обнимал мою талию, и тяжесть нового складного ножа радовала мое бедро.
Я прошелся туда-сюда по грунтовой дороге в поисках детей, чтобы вызвать их зависть, и вдруг увидел, что Бризон-молочник забыл один из своих бидонов на обочине. Бидон был почти полон, а его крышка валялась на земле. Я хотел было подойти и закрыть его, но тут американский желтый кот соскочил со стены Дома слепых, опередил меня своими цокающими когтями, вспрыгнул на бидон и стал устраиваться на его краю, готовясь лакать молоко.
Он уравновесил себя осторожными, медленными движениями зада и хвоста, наклонился и погрузил голову и плечи в отверстие бидона. Я посмотрел на его наглые черные яйца и задние лапы, силящиеся удержать равновесие, и понял, что у меня никогда не будет более удобного случая выполнить волю Матери и доказать Большой Женщине, что я уже совсем взрослый.
Я был так напряжен и полон страха, что, пока подкрадывался к нему сзади, он успел дважды вытащить голову из бидона — наверно, услышал, как колотится мое сердце, — и посмотреть в мою сторону. Его усы стекали каплями, глаза были зажмурены от наслаждения, он отворачивал голову и вновь опускал ее в молоко. Он был так уверен в себе и так сосредоточен на своем удовольствии, что ему и в голову не приходило удрать, как сделал бы всякий обычный кот нашего квартала при виде приближающегося мальчишки.
И тогда, буквально за миг до того, как он поднял голову в третий раз, я нашел в себе наконец мужество и силы. Я бросился на него и втолкнул внутрь. Он был ловким и сильным и даже за время этого молниеносного падения успел извернуться и повернуть ко мне гневно шипящую голову и бьющие по воздуху лапы, но к этому времени он уже погружался в молоко и извивался в нем, и я закрыл крышку.
Все это заняло какую-то долю секунды, и все в том же огромном приливе мужества я ухватился за ручки бидона, с большим усилием втащил его за кусты, по ту сторону мусорных ящиков, и спрятал там.
Я возвращался домой с дрожащими коленями. Мое сердце колотилось, и лицо горело, но, когда женщины спросили меня, что случилось, я не сказал им ничего. Поздно вечером, когда Большая Женщина укладывала меня спать, я не позволил ей чересчур долго ласкать и целовать меня, а когда в доме погасли все огни и свет остался только в Отцовской комнате, я выскользнул через заднюю веранду, прокрался меж кустов и открыл бидон.
Уши и макушка желтого кота плавали там между двумя распластанными, бессильными лапами, а остальная часть его тела была погружена в молоко, которому темнота и луна придавали голубоватый оттенок. Я прикоснулся к нему кончиком пальца, быстро отдернул руку и поторопился снова закрыть крышку. Я слышал, как за стеной Дома слепых едет по щебневым дорожкам Готлиб-садовник и зовет: «Кссс… кссс… кссс…» Я подошел к воротам и увидел бледное встревоженное сияние оловянных ламп его инвалидной коляски, ползущее сквозь тени кустов в поисках пропавшего в темноте кота.
На рассвете весь квартал был выдернут из сна горестными воплями Бризона-молочника, который нашел свой потерянный бидон и открыл его крышку.