Когда я говорил об этом в Калаче, мне возразили, что существуют законы, их надо исполнять, поступи комиссия иначе - прокуратура и суд восстановили бы справедливость. Какая уж тут справедливость, если к земле не пускают хозяина, а поют прежние песни о всеобщем равенстве, когда справа - осот, слева - тоже осот. Но социальная справедливость торжествует.
В Задонье, на землях совхоза "Голубинский", вчерашних и нынешних, за лето побывал я не раз. В конце октября, в последнюю неделю перед ненастьем, дважды там был. Люблю я этот просторный, пустеющий край: степь и степь, крутые холмы, пологие балки, синяя донская вода под обрывом. Но нынче вела меня и другая забота.
В середине октября районные власти решили подвести итог колхозному труду. Собрались руководители администрации, Совета, комитета по сельскому хозяйству, банка. Вопрос один: финансовое состояние коллективных хозяйств. Какие доходы имеем, закончив уборку и сдачу продукции? Какие результаты ожидаются к 1 января 1994 года? Что будем делать в 1994 году? Ответ давали руководители колхозов вместе с экономистами.
Отчет оказался очень неутешительным: все хозяйства района придут к 1 января с пустым карманом. (Лишь "Волго-Дон" получит доход, но теоретический, так как денег ему не заплатят его должники.) С 1 января 1994 года все хозяйства начнут жить в долг. А район наш, Калачевский, один из лучших в области по всем показателям. Такие вот результаты. Причин много, они всем известны. Но легче от этого кому?
Самое тяжелое положение у "Голубинского": на 1 октября долгов примерно 80 миллионов, на 1 января их будет 250 миллионов. Доходов не предвидится до следующей уборки урожая, когда долги вырастут, по самым скромным подсчетам, уже до 1,5 миллиарда.
Послушали руководителя хозяйства, пожурили его, посетовали на тяжелые времена, решили просить "область" предоставить "Голубинскому" отсрочку по кредитам на 121 миллион. Хозяйствуйте, мол, дальше. Неделю спустя приехали районные руководители в совхоз ли, колхоз - поди пойми теперь, как их называть. И разговор пошел не только и не столько с директором, сколько с главными специалистами: агрономами, зоотехниками, механиками, экономистами.
Сначала говорил Ю. Ю. Барабанов, директор. Рассуждал он реально:
- Долгов много. А впереди просвета не видно. Займем еще и еще, до следующей уборки урожая. Долги будут расти. А чем отдавать? В животноводство надо вложить двести миллионов. Ожидаемая прибыль - сто миллионов. На каждую овцу расходуем пять тысяч рублей, доход получаем - тысячу. Просвета нет. Если сейчас начать ликвидацию хозяйства, то, продав все животноводство, остатки зерна, можно будет что-то выделить каждому работнику на имущественный пай - за прежние годы нажиток. Если дележ будет следующим летом, то уже и делить будет нечего. Все имущество уйдет на покрытие долгов. Руки друг другу пожмем и разойдемся.
Приезд районного начальства для разговора серьезного был известен заранее. Просили главных спецов подготовиться, прикинуть в цифрах и доложить. Поэтому главный агроном начал читать по писаному:
- "Должны повысить урожайность... Ввести новые сорта... Расширить... Паровать... Ожидаемый доход... Должны получить миллиард сто миллионов рублей..."
Сказки все это были, такие привычные сказки для взрослых людей, опытных, сединой убеленных. Признаюсь, что слушать такие речи мне было страшновато. Все словно десять, двадцать лет назад. Но времена новые все же подпирают, и потому спросили:
- А что же вам в этом году помешало "повышать", "расширять", "паровать"? Ведь год был, каких сто лет не будет. Люди по сорок-пятьдесят центнеров получили, а вы, как всегда, десять. А ведь вам отказа ни в чем не было. И опять нынче вы озимку не посеяли, значит, никакого зерна не будет. А вы нам басни тачаете...
Страсти накалялись, началась обычная колхозная планерка.
- Доруководились... От ста коров - тридцать телят выхода. Они у вас что, через два года на третий лишь телятся?
- Они на наших кормах не то что телиться - давно подохнуть должны. Ни люцерны, ни соломы нет.
- Нет, они все же телятся. Даже в райцентре ваши телята, абердины, приметные, их ни у кого больше нет. Разворовывают!
- Конечно. Мы платим скотнику за теленка тысячу шестьсот рублей, бутылка водки - две тысячи. Ему поллитру поставь - он этого теленка не в райцентр, а еще дальше утянет.
- Надо контролировать, вас вон сколько. Каждому по ферме, контроль и контроль. Раздачу кормов, отел. Работать разучились. Вам люди доверили. А у вас выход ягнят какой? А настриг шерсти?
- По полгода не кормим скотину. А требуем отдачи. Это не медведи.
- Кормите, организуйте. Возьмите по ферме и живите там... Сейте сорго. Займитесь подсолнухом... Пришлем специалистов. Будем жать и жать. Заставим работать!
Сидел я, слушал старые-престарые речи. Ведь тех же районных руководителей их же собственным вопросом можно было донять: а кто вам в начале этого, того ли года мешал "жать и жать", "прислать", "заставить"? Никто не мешал. И сколько помню, все жмут и жмут, а в "Голубинском" все те же 7-10 центнеров с гектара, все тот же падеж овцы, все те же комариные привесы.
Словно остановилось время. Но это лишь кажется, оно течет. И горе обманутым или себя обманувшим. Кто их спасет?..
На следующий день после разговора в совхозной дирекции ранним утром приехал я на хутор Малоголубинский. Лежит он в тесном распадке меж холмами, крайними домами спускаясь к берегу Дона. На взгорье - новая контора, новый магазин. В конторе - народ, как всегда, после утреннего наряда: бригадир животноводов, зоотехник, механизаторы. Вопросы я задавал прямые:
- Знаете ли вы финансовое положение своего хозяйства? Как думаете дальше жить? Колхозом? Самостоятельно?
- Знаем, что в долгах... Переживаем... А что будет? - стали отвечать все разом, невпопад и впопад.
- Вы разогнать нас хотите! Ну разгоните, возьмем по пятнадцать гектаров да по тракторному колесу - и что? Нас ведь кто-нибудь купит, и пойдем к нему в работники.
- Мы выросли в колхозе. Как без него, не знаем.
- И сейчас не жизнь. Получаем по восемь-десять тысяч, скотники по пятнадцать-двадцать. И тех по два-три месяца не дождешься. Разве можно так жить? Спасибо все свое: мясо, картошка, овощи. Но это все - труд.
- Начальство хочет всю скотину порезать, все убыточное. А случись завтра засуха, она ведь и по три года подряд бывала. Выживали на мясе и шерсти. А если все порежем - чем жить?
- Но ведь оно и вправду убыточное. По пятьдесят ягнят на сто овцематок получаете. А ведь получают по сто тридцать-сто пятьдесят, - сказал я.
Поднялся галдеж:
- Кошары разбитые... Холод, сквозняк... Они померзли там! Сроду кормов нет!
Ругали начальство, новые времена, московских правителей. Кто-то о выборах спрашивал, о новой конституции.
Оставив вместо себя для допросов молодого моего спутника, я вышел из конторки. Спорить не хотелось. У каждого своя правда. В кошарах холод и сквозняк? Утеплите их, побитые окна заделайте. В домашних стойлах не дует? В тепле стоит скотина? А ведь руки одни и те же, но дома - "мое", а в колхозе "не мое". И что говорить о кошарах, ягнятах, когда колхозная контора, совсем новая, разбита вдрызг. Большая комната уже без полов и кое-где стекол нет. Сбились в одну, тесную, но холодную, и это по осени. Придут холода, что будет?.. И о каких толковать выборах, конституции? Все это пустое. Государственная дума не придет твою кошару утеплять, чтобы ягнята не померзли. Или твой дом, чтоб у тебя под носом, не дай Бог, не примерзло.
Скучно на все это смотреть, скажу я вам...
Во времена прежние, давние и не очень, когда поездишь по хуторам в зимнюю пору, по осени, насмотришься на голодную скотину по брюхо в грязи - тошно становилось. Но было у меня одно лекарство: доехать до поселка Волгодонской, свернуть влево, к скотьим базам, выйти из машины. И сразу на сердце теплело. Вот она, на выгонах и под крышей, сытая, ухоженная скотина. Черно-пестрая порода, без примеси, одна в одну. Бычки лобастые, с живыми глазами, из розовых ноздрей - струйки горячего пара. Чистая, блестящая шерсть, какая бывает у кормленой, доброй скотины, у доброго же хозяина. Это - совхоз "Волго-Дон" Калачевского района. Директор - Виктор Иванович Штепо, дважды Герой.