Не знаю, известно ли вам, что в прежние годы мне пришлось поработать и испытателем мотоциклов, но об этом периоде своей жизни я расскажу как-нибудь в другой дождливый вечер. Потому я мастерски вожу мотоцикл, может, немного лихачу, зато неизменно пожинаю лавры и слышу похвалы от своих друзей. Правда, когда я предлагаю прокатить их с ветерком, они благодарят и отказываются под предлогом, что могут добраться до дому и на трамвае.
Итак, я ехал к Венцеславе. На пересечении улиц Скобелева и Христо Ботева — а тогда, кстати, еще не было современных светофоров — я заложил такой крутой вираж, что поле шляпы приклеилось к моему лбу. На душе стало чертовски приятно, в особенности после того, как я представил себе встречу с Венцеславой, ах, бог ты мой, какая это женщина! И тут с левой стороны — обратите внимание! — вразрез со всеми существующими правилами уличного движения большая белая машина пошла на обгон слева и, резко тормознув, встала поперек моего пути. В первый момент я даже не понял, что это «скорая», но даже если бы и понял, что с того. Я до предела выжал газ, рванул вперед, но было поздно. Переднее колесо моего мотоцикла врезалось в дверцу кабины водителя, я перелетел через капот и благодаря прекрасно сохранившимся рефлексам времен парашютных тренировок совершил свой знаменитый кульбит с блестящим приземлением. Я тут же выпрямился, подобрал букетик и принялся оказывать помощь пострадавшим. Между тем я заметил, что одна пуговица на плаще оторвалась, и это несколько испортило мое настроение, поскольку, как я вам уже говорил, Венцеслава не любит, когда я являюсь к ней небрежно одетый.
Поскольку мой мотоцикл врезался в кабину водителя, шофера перебросило на место врача, а сам врач, сидевший с правой стороны, грохнулся на мостовую вместе с правой дверью. «О, — сказал я, приглядевшись к нему, — как вы себя чувствуете, доктор Антонов, вы, случаем, не ободрали себе вухо, ну-ка дыхните!» Доктор открыл глаза и произнес: «Ах, это опять вы, Александров, в следующий раз я уж точно вкачу вам укольчик», — и закрыл глаза. Я взял его на руки и понес к тротуару. Ничего страшного, говорил я, ничего страшного, доктор, на то мы и люди, чтобы помогать друг другу.
В это время поднялся страшный гвалт. Какой-то милиционер, оказавшийся на месте происшествия, видел, как мужчина в белом плаще парил в воздухе, и теперь требовал подать ему этого летуна. То был старый матерый служака, много повидавший на своем веку, однако с летающим человеком он столкнулся впервые. Я представился и поблагодарил за оказанное внимание, подчеркнув очевидность моей невиновности, и потому попросил его заняться шофером, который продолжал сидеть на месте врача, бессмысленно уставившись в лобовое стекло. «А самим врачом займусь я сам, он мой хороший знакомый», — сказал я.
После этого я остановил пижона на «пежо», издалека помахав ему удостоверением общества филателистов, и приказал ему моментально отвезти нас в больницу. Пижон так струхнул, что чуть не столкнулся с трамваем, шедшим из района Лозенец, но все же с грехом пополам довез нас до больницы. Я держал доктора Антонова в своих объятиях, а он тихо мурлыкал от боли.
В больничных покоях нас встретил доктор Герасимов, тоже симпатичный, хотя и слегка нервный врач, завопивший при нашем появлении: «Ну, вы даете, уже начали заявляться и парами!» Но я тотчас успокоил его, сказав, что я — совсем в норме, а у его коллеги всего лишь ободрано вухо. «Какое, к черту, ободранное вухо, — рявкнул доктор Герасимов, и под белым халатом угрожающе заиграли накачанные бицепсы. — А ну-ка дыхни, ты, явно, нализался, раз несешь такую чушь! Или не видишь, что у него нога висит, как штопор, и один глаз косит на северо-запад?!»
Я дыхнул на Герасимова, а Антонов заявил, что его случай — не серьезный, просто он оступился и подвернул ногу, и даже подмигнул мне здоровым глазом — приятный человек, несмотря на то, что в прошлый раз был слишком возбужден. «Это же надо, Антонов, — свирепо зарычал Герасимов и нервно взмахнул своими ручищами, — быть таким растяпой! И когда этот народ наконец научится ходить по-человечески! Не могут научиться нормально ходить, а лезут вершить чудеса! Только и знают, что названивать по телефону и давать свои дурацкие советы, кого и как надо лечить!»
И он продолжил орать благим матом, пока я поддерживал Антонова, стоявшего на одной ноге, и старался утешить его, приговаривая, ничего, мол, доктор, крепись, что поделаешь, люди стали нервными, это работа у них такая, никакого тебе творчества, а сплошная нервотрепка, это не они виноваты, а жизнь.
Наконец Антонова забрали, он на прощанье помахал мне рукой, а я попросил у дежурной сестры иголку с ниткой и пришил пуговицу. Оставшуюся часть вечера я провел приятно. Миновало несколько дней, я купил коробку конфет и отправился проведать доктора. Мне сказали, что он лежит в третьей палате, я вошел в нее на цыпочках и прошептал: «Доктор…» Один из больных с высоко поднятой загипсованной ногой повернул голову и спросил: «В чем дело?» Это был доктор Герасимов.
— Ах ты, боже мой, дорогой доктор! — закричал я и радостно распахнул объятия. — Ну когда же наконец этот народ научится ходить по-человечески?
— Поскользнулся, — тихо сказал Герасимов. — Гипсуя Антонова, поскользнулся на плитке. Ты уж извини, браток, за прием, который я вам оказал в тот день.
Договориться с главврачом не представляло трудности, и Антонова сразу же перевели к Герасимову. Сейчас они соседи, и, посещая их, я сажусь на стул, стоящий между кроватями, угощаю каждого глотком ракии, а потом завожу рассказ про то время, когда я был парикмахером в Народном театре.
— Как, и парикмахером? — восклицает доктор Антонов. — Ты же вроде был парашютистом?
— Прежде чем стать парашютистом, — подмигивает доктор Герасимов, — он разводил декоративных рыбок.
А я на самом деле был и парикмахером, и разводил декоративных рыбок, даже участвовал в конных состязаниях. У меня припасено еще много историй для дождливых вечеров. И докторам приятно послушать меня. Хорошо, когда одного человека тянет к другому, когда есть с кем поговорить по душам. Когда он знает, что его тихое, доброе слово будет услышано. И на душе станет тепло.
Что— то слишком часто мы стали кричать в последнее время. И колготиться по мелочам.
Перевод с болгарского Наталии Дюлкеровой.