С лейтенантом мы старые знакомые. Заграничных петушков из леса выкуривали. Не один раз сидел он за моим столом. Я без лишних слов рассказал ему о должниках. Но, чтобы он не подумал, будто я с жалобой на заставу явился, предупредил его, что не жадность пригнала меня, а сомнение и гражданский долг.
А он сидит, большой и крепкий, положил руки на стол и хоть бы шелохнулся. Слушает меня, а сам, знай, челночки из бумаги мастерит. Сделает бумажный кораблик, в сторону отложит и за другой берется. Таких броненосцев накрутил он во время моего рассказа не один десяток. Зря, значит, приперся я на заставу.
Высказал я все, что знал, и жду, что ответит мне начальник. А он встал, подошел к карте и долго со свечей разглядывал ее.
— Вы твердо уверены, Степан Тимофеевич, что должники в город через Денское болото подались?
Ответил, что местность я, как старый охотник, знаю не хуже своего огорода, и ошибки тут нет.
— Южной кромкой пошли они или восточной?
— Южной, южной, товарищ Холмской. Это я хорошо приметил.
— Как вооружены они были?
Сказал, что у командира сбоку револьвер болтался, а у бойцов, кроме винтовок, никакого другого оружия не видел.
Начальник заставы задал мне еще несколько вопросов, потом позвал старшину и приказал накормить меня и уложить спать.
Мне бы тут надо из кабинета уходить, чтобы человеку не мешать работать, а я стою как пень и с начальника глаз не спускаю. Уж очень мне хотелось узнать, что за люди гостили у меня. Но, увидев, что начальнику не до меня, я простился с ним и прошел в отведенную для меня комнатку с круглой печкой.
Скоро я услышал, как начальник заставы звонил по телефону. Зычная команда «Поднима-йсь!» перебила телефонные звонки. Не прошло и минуты, как за первой командой последовала другая, решительная и твердая: «В ружье!» А затем топот множества ног, стук винтовок заполнили все помещение заставы.
Начальник заставы все крутил и крутил телефонную ручку. Когда шум немного стихал, до меня доносились отдельные слова. Начальник звонил в комендатуру участка, в отряд, в город, просил выслать какие-то заслоны. Шум усиливался, и снова голос начальника тонул в топоте ног бойцов. От кого товарищ Холмской думал заслоняться, я так и не знал. Он все звонил и звонил. Тогда я, нахлобучив шапку, подцепил рукавицы и вывалился из любезной комнатки.
Бойцы куда-то уходили, хотелось и мне податься за ними. Правда, я уже трухлеват, но все же в моих руках еще есть сила, чтобы держать ружьишко, да и ноги привыкли к ходьбе.
Около занесенного снегом домика стояли, выстроившись в два ряда, с винтовками за плечами бойцы заставы. Снег уже успел побелить каждого из них, отчего пограничники в своих остроконечных шлемах походили на сказочных богатырей.
Начальник заставы, помахивая плеткой, не спеша прохаживался по крыльцу. Он был одет в добротный полушубок, валеные сапоги, шлем он так надвинул, что из-под козырька виднелся только нос и подбородок.
Подвели коня. Когда его выводили из конюшни, конь как будто бы был вороной, а перед начальником у крыльца, предстал уже серым. Товарищ Холмской легко вскочил в седло, оглядел бойцов, махнул рукой, и тут пограничники вдруг зашевелились и начали один за другим исчезать в темени ночи. Не прошло и двух минут, как от отряда остались на площади одни лишь лыжные следы, которые снег сейчас же и замел.
Потянуло и меня в лес. Сойду, думаю, с крыльца, нацеплю лыжи и пристроюсь к молодцам. Как проводник. Только сошел я с крыльца, а старшина тут как тут.
— Вы куда, Степан Тимофеевич?
— Домой, к старухе.
— Завтра вы увидите ее, Степан Тимофеевич. А сейчас в столовую идите, чайку попейте, закусите и спать. А домой мы вас утром отвезем.
Я стал было говорить, что старуха моя одна осталась, она женщина хворая, пугливая, всякого ночного шороха, скрипа боится, торкнется заяц в пеледу, а ей кажется, что это волк в дом ломится. Без меня она и спать не будет...
— Уж вы отпустите, товарищ старшина...
— Не могу вас отпустить, Степан Тимофеевич. Приказ начальника. Заблудиться можете, замерзнуть.
Так и пришлось моей Марковне одной коротать ночь, за которую она меня и по сей день пилит. Как это так одну ее на хуторе оставили.
После ужина лег я на кровать, а сон, что пугливый заяц к охотнику, даже и близко не подходит ко мне. Взбудоражил в такой холод заставу, людей поднял. А вдруг все это зря? И бойцов жалко, и старухи жалко, и самому не заснуть от этих дум.
Разбудил утром меня лай собак и стук винтовок. «Никак пограничники вернулись?» Подскочил к окну, вижу: сани-розвальни, и торчат запорошенные снегом четыре обутых в сапоги ноги. Трое бойцов расседлывали упаренных лошадей, обледенелые лыжи стояли в пирамидке. Отряд, значит, вернулся с облавы. Что за люди лежали в санях?