Забрав свои пожитки, чтобы не тревожить раненого, я на цыпочках вышел из комнаты.
Прощаясь со мной, старшина говорил:
— Уж вы извините нас, Степан Тимофеевич, что так нескладно получилось. Обещали отвезти, а вам снова приходится на своих на двоих. В больницу раненого сейчас повезем. В руку саданули его негодяи.
В руку-то, в руку, а паренька все-таки жалко. Проходя мимо саней, я поднял солому. В санях лежали мои вчерашние нахлебники. Один, постарше, лежал, сжав кулаки и широко открыв глаза. Во рту блестели два золотых зуба.
Второй, помоложе, прищурив глаза, смотрел в мою сторону, как бы говоря мне: «А все это из-за тебя».
Прикрыв разведчиков соломой, я разыскал свои лыжи и не спеша порысил к старухе, перед которой мне нужно было отчитаться, рассказать ей, каких гостей она молоком поила.
Дней через семь приезжает ко мне на хутор боец.
— Степан Тимофеевич здесь проживает?
— Здесь, здесь, — говорю, — живет Степан Тимофеевич. Где ему еще жить.
— Значит, вы это будете? Распишитесь, гражданин, вам деньги причитаются.
И протягивает мне три бумажки: две новеньких десятки и одну пятерку. А я стою столб-столбом, ничего не пойму. Какие деньги? От кого? Неужели, думаю, это сынок (в армии он у меня на Украине служит) так расщедрился.
— От кого деньги-то? — спрашиваю.
— Из города, от начальника отряда.
— А за что?
— За молоко.
— За молоко? Какое?
— А это уж вам лучше знать, Степан Тимофеевич, какое вы молоко продавали.
— Кто продавал? Не продавал я никакого молока. Купили тут субчики одни, без отдачи, а при чем тут застава?
— Как не при чем! Потому что они себя за пограничников выдали, застава и расплачиваться должна.
И знай сует мне деньги. По какой же цене, думаю, рассчитал меня товарищ начальник? За тот ужин больше семи рублей никак взять нельзя.
— Ничего не знаю. Приказано вручить деньги и расписку отобрать. А что касается того, дорого или дешево, это начальнику виднее.
Взглянул я на хозяйку и говорю ей:
— Помогай, помогай, старая тетеря. Что мне с деньгами делать? Брать или отказываться?
А она сидит, старая, как наседка на яйцах. Обозлило это меня. Вот, думаю, где не нужно, так ты суешь свой нос, а где нужно дельный совет дать, так молчишь.
— Бери, — говорит, — Степан Тимофеевич. Не возьмешь, начальник — человек строгий, сам нагрянет, стыдить начнет.
Взял я карандаш, чтобы расписаться, а как подписывать свою фамилию — забыл. Сорок пять лет подписывал, а тут вдруг — на тебе — забыл. Забыл, да и все тут! Ведь бывают же такие диковинные случаи! Держу карандаш, а у самого руки дрожат и глаза чернота застилает. И, скажу откровенно, никогда так натужно не ходила моя рука, как в то ласковое мартовское утро. Даже вспотел я, так упарился, как будто не одну сажень дров переколол.
А вы говорите — шуба. Не легко далась мне лисья шуба! Сам начальник отряда, майор Стрешнев, вручил мне ее.
— Носи, — говорит, — на доброе здоровье, Степан Тимофеевич. Носи и старые кости грей. А главное, здоровье береги. Оно еще может пригодиться нашей республике...
Ну я, как это водится в таких случаях, речь в три слова произнес. Обещал носить шубу, а вот надеваю редко.
И не потому не ношу ее, что уж больно знатна, богата она, и не потому, что носить я ее не умею. Нет. Я человек не робкий, и с моих плеч любая одежина не свалится. Но, скажу откровенно, нравится мне больше глядеть на шубу, как на хорошую старую картину, нежели носить ее.
Расспросов меньше, и шуба продержится дольше.
Лунный гость
Кокорев, боец заставы лейтенанта Аксенова, проходя мимо небольшой извилистой речки, служившей границей, увидел десятка полтора камней, в беспорядке наваленных на советской стороне реки.
Находись камни на берегу, Кокорев, возможно, не обратил бы на них внимания, но камни мокли в реке. Еще с детства он знал, что шустрая красноглазая плотва, подслеповатые налимы ютятся под камнями.
Кокорев разулся, вошел в воду и старательно обшарил камни. Но, кроме выскользнувшего из рук пискуна, ничего не нашел.
На другой день Кокорев, проходя по дозорке мимо камней, решил снова потревожить их, — авось за ночь рыбешка заскочила под гладкие, отливающие варом камни.
Он в изумлении остановился. Накануне — Кокорев отчетливо помнил — камни лежали ломаным полукругом. Теперь они вытянулись стайкой, точно отлетающие на юг журавли.
Дней через пять Кокорев, сменяясь с поста, не утерпел и навестил снова уже знакомую отмель.