Но тут внимание и мысль Жданка отвлеклись.
Толпа снова тронулась с места; завернула куда-то влево, попала в птичий ряд. Здесь кудахтали куры, крякали утки, гоготали гуси. И чуть подалее продавали лесную птицу-певунью. На возах стояли клетки, а в клетках щеглы и дрозды, перепела и жаворонки заливались, посвистывали, перекликались. Когда Жданко поравнялся с большой колой, на которой теснилось шесть клеток, из-под воза, между колес, вынырнул юркий мальчишка, сжимая в руках серую птичку.
— Соловушку продаю, голосистого соловушку! Кто купит? Покупайте, люди честные! Не зевайте! Налетайте!
Человек, который шел по правую руку от Ждана, прельстился соловушкой, вытащил руку, полез за кошелем. Жданко воспользовался этим движением соседа, нагнулся, проскочил под его рукой вперед и попал в рыбный ряд. Сколько рыбы! И жареная, и вяленая, и курёная, и копченая, а в больших чанах плещется живая рыба. На ларях — глиняные и деревянные миски. Они полным-полны икры.
Немало дивился Жданко такому богатству киевского торжища. «Кто это все съедает?! — думал он. — Мне и не подступиться к товару: птичьему, мясному. Все идет на потребу гостям богатым. А вот этот товар, пожалуй, по нашей мошне!» — подумал он, когда попал в овощные ряды, орешные, луковые, чесночные.
Однако Ждан все идет покорно за толпой и все ждет, когда она его вынесет из съестных рядов и приведет к кожевенным.
Кто-то опять сбоку от Ждана пронзительно закричал:
— Слушайте, слушайте!
По площади пронесся звук била[17], и народ повалил к возвышению, на котором стоял бирюч[18]. Он объявлял от имени князя, что под своды Софийских ворот поехали возы с деньгами; будут платить по ногате[19] в день каждому, кто работает по укреплению городского вала.
Бирюч.
— Ну, что ж! Дело хорошее! — заговорил со Жданом бодрый, еще нестарый человек, что шел рядом с ним. — Пойду завтра и я, поработаю, денежки добуду, а то израсходовался в пути. Вчера из Курска прибыл.
— А далеко тот Курск? — спросил Ждан.
— Нет, малый, недалече! Я и пешком шел и на возу ехал — дней пятнадцать был в пути. А вот из Суздаля — это подалее. Через мордовскую землю — трудный путь!
— А ты сам суздальский или курский?
— Нет, я здешний, киевской земли. По делам ездил в Курск и в Суздаль, а теперь возвращаюсь домой, в Канев. Там у меня семья, мастерская.
— А ты какой мастер? — полюбопытствовал Ждан.
— По бронзе — зеркала делаем. До того начищаем, полируем, что, как поглядишь в него, увидишь себя, точно в чистом ручье.
— И кому это требуется на себя глядеть? Что за корысть? — удивился Ждан.
— А вот находятся покупатели, да еще какие! — ухмыльнулся мастер по бронзе. — Продаем на торговище, а не то везем заказчикам на место… в степь.
Разговаривая таким образом, они уже шли по вощаному и медовому ряду. На ларях лежали огромные круги белого, желтого и коричневого воску, ведра, чаши, кувшины и корчажцы, наполненные липовым, цветочным и гречневым медом, издававшим такой сильный сладостный аромат, что он разносился по всей площади, отбивая все остальные запахи.
— Хорош товар, — сказал Ждану мастер из Канева. — А вот сейчас пойдут скорняжные и меховые ряды… там еще лучше. Таких мехов, как в Киеве, нигде не увидишь!
Но не успели дойти до меховых рядов, как новая остановка… Бирюч объявлял, что пропала девочка, двух годов еще нет… в лапотках, в холщовой рубашке, на подоле вышито имя «Акилина», на голове синий платочек, а на шее голубые бусы. Кто встретит, — пусть приведет в крайний дом у Лядских ворот.
— Да не Анкудинова ли то Киля пропала?! Ой, беда какая! — вскрикнул женский голос рядом со Жданкой.
Ждан оглянулся и увидел подле себя молодую женщину с темно-желтыми стеклянными браслетами на запястьях, точь-в-точь такими же, какие он видел в Тудоровой мастерской. Женщина стала объяснять окружающим, что живет она неподалеку от Лядских ворот, пришла на торговище, чтоб продать холсты собственного изделия.
Вскинув полоску домотканного полотна, она сказала:
— Теперь не до продажи, побегу-ка я к соседу Анкудину узнать, что за беда приключилась с его Килькой.
17