***
Свобода. Вот истинная ценность. Пробыв в камере предварительного заключения всего три дня, Минкё все же мог понять это во всей своей полноте. За отсутствием улик, доказывающих его участие в хищении ювелирных изделий, Минкё предоставили на свободный выбор четыре, или даже все сорок четыре стороны света, то есть, отпустили. Он взглянул на небо, удивительно светлое сегодня, на то небо, которое не мог видеть нормально все эти три дня, и теперь ему казалось, будто он может достать до него рукой… Казалось, но не хотелось, поэтому Минкё, вдоволь надышавшись этим свободным воздухом, отправился в кампус Колумбийского Университета.
– О, давно не виделись, – сказал Уилл, только услышав, как захлопнулась дверь, но от помятого листа, на котором что-то ожесточенно черкал, так и не соизволил оторваться, так что «не виделись» у него еще продолжалось.
– Давно, – подтвердил Минкё, первым делом направляясь в ванную комнату.
– Где загулял?
– В тюрьме.
– Где? – при этих словах листок лишился уделенного ему ранее внимания. – Это как это? Правда что ли?
Но ответом послужил лишь звук закрывшейся двери и шум воды вперемешку с трудно опознаваемыми звуками, похожими на обрывки песни, последовавшие за ним. Долго оставаясь под тугими струями воды, Минкё будто хотел вместе с пылью и грязью смыть и воспоминания о последних трех днях своей жизни. Хотя нет, придется постараться стереть из памяти и побольше, если забыть причину недавней ситуации. Вода и впрямь забирала с собой по частице всех этих недавних воспоминаний, под конец оставив только пустоту и твердую уверенность в том, что девушки в этой стране крайне опасны.
– Так ты теперь из наших рядов, побывал у копов в этом отстойном месте, – сказал Уилл, только завидев снова соседа. – Как тебя туда загребли? Ограбил кого-то? Убил? А может… Эй-эй, узкоглазый, ты что творишь?
Крайнее недовольство афроамериканца было вызвано обрушившимися на его помятый листок и на него самого мелкими каплями, следствием того, что Минкё сушил мокрую голову своим излюбленным способом, то есть, интенсивными поворотами ее из стороны в сторону. Теперь листок, кроме своей помятости, потерпел еще один непоправимый урон, оказавшись мокрым. Заметив это, далеко не сразу, надо признать, Минкё решил хоть как-то исправить положение. Посчитав, что Уилл может высушиться сам, он взял измятый листок, чтобы оценить потери. Потери были колоссальные, кое-где слов было уже не разобрать, но, в общем и целом, слова эти продолжали выглядеть как текст…
– Песню что ли пишешь? – спросил Минкё, не сумев сдержать смешок.
– Не твое дело. Дай сюда.
Уилл схватил изрядно пострадавший листок, из-за чего, конечно же, он порвался на две неравные части. Он тут же принялся склеивать их, но в следующий момент, покачав головой, выбросил искалеченную бумагу в корзину для мусора.
– Так как ты оказался одним из нас? Как в тюрьме побывал? – вспомнил он начало разговора.
– Да так… долго рассказывать. А вот ты говоришь, «один из нас», ты что, сидел за что-то?
– Я?.. Не совсем, – признался Уилл. – Но я всегда мысленно с теми, кто прозябает за колючей проволокой, в гетто. Поэтому пишу тексты, хочу поведать всем о несправедливой жизни.
– Ммм… – только и удалось произнести Минкё. На большее, не поддавшись приступу смеха на несколько минут, он был не способен.
Оказалось, выступать в одном из клубов, предназначенных как раз для таких сборищ, Уилл должен был сегодня, но придумать достойный текст так и не смог, а последние наработки канули в корзину. И, тем не менее, плюнув на все это и сказав «неважно, что-нибудь сымпровизирую», ближе к ночи он отправился туда. Теперь Минкё был предоставлен только самому себе и только в своих, почти личных апартаментах.
На следующий день он снова втянулся в обычную жизнь, которой жил в Америке вот уже почти полгода. Если это можно было назвать обычной жизнью, конечно, ведь на то она и жизнь, что обязательно случается что-то неожиданное, например, то, когда говорят, что невыполненное вовремя редактирование статей чревато увольнением, что и грозило произойти. Обещания впредь так никогда не поступать и все делать вовремя вовсе не действовали, ни одно, ни второе, и только чудо вкупе с немым выражением крайней мольбы в глазах, которое Минкё напрактиковался делать в совершенстве, помогли ему сохранить рабочее место. Но зарплату все же урезали. И ситуация, наставшая в первый день по приезде в Нью-Йорк, начала повторяться… Денег нет. Весьма грустно осознавать такой факт из своей биографии, особенно когда желудок переваривает еду со скоростью света по причине того, что в университете наступила пора промежуточных тестов. Тесты требовали умственного напряжения, оно – еды, а еда – денег, и так замыкался круг, разорвавшийся, только когда первое звено временно прекратило свое существование, заключившись в успешной сдаче этих самых тестов, во что сам Минкё до конца совсем не верил.