— Не хочешь — не надо, — ответила она, по-прежнему не глядя на него.
— А ты хорошо подумала о последствиях для себя? Потому что для репутации мужчины, — медленно произнес Обри Вейр, рассматривая листья в руке, — подобные эскапады скорее на пользу, но для женщины это позор — общественный, моральный…
— Значит, это не любовь, — сказала девушка в белом.
— Ах, моя милая, подумай о себе!
— Болван! — пробормотала она.
— Что ты сказала?
— Ничего.
— Но почему не оставить все как есть — встречаться, любить друг друга, безо всяких скандалов и драм? Может быть, нам…
— Нет, — перебила его мисс Смит, — вот это было бы чудовищно.
— Наш разговор убивает меня. Жизнь так хитро устроена, в ней все так переплетено, тысячи невидимых нитей связывают нас по рукам и ногам. Я сам не понимаю, что правильно, а что нет. Ты должна учитывать…
— Настоящий мужчина разорвал бы путы.
— Достоинство мужчины, — провозгласил Обри Вейр, заделавшись вдруг моралистом, — не в том, чтобы поступать безнравственно. Моя любовь…
— В крайнем случае мы могли бы вместе умереть, мой милый, — сказала она.
— Господи Исусе! — опешил Обри Вейр. — То есть… подумай о моей жене.
— До сих пор ты о ней не думал.
— В этом… В самоубийстве есть привкус трусости, предательства, — сказал Обри Вейр. — И вообще, я все-таки англичанин, у меня стойкое предубеждение против бегства, не важно от кого или от чего.
Мисс Смит едва заметно улыбнулась.
— Сейчас я поняла то, чего не понимала раньше: моя любовь совсем не то же самое, что твоя.
— Может быть, все дело в разнице полов, — предположил Обри Вейр и, почувствовав, что сморозил глупость, надолго замолчал.
Некоторое время они сидели в тишине. Внизу, в Райгейте, горела уже не пара огоньков, а пара десятков, и в небе у них над головой появилась первая звезда. На девушку напал смех — почти беззвучный, истерический смех, который почему-то показался обидным Обри Вейру.
Она встала.
— Меня скоро хватятся. Надо идти.
Он проводил ее до дороги.
— Так что же — всему конец? — спросил он, испытывая странное смешанное чувство облегчения и тоски.
— Да, всему конец, — подтвердила она и пошла прочь.
И в тот же миг на сердце Обри Вейра легла плита невосполнимой утраты. Девушка успела отойти ярдов на двадцать, когда он громко застонал от сокрушительной тяжести этого небывалого ощущения — и бросился догонять мисс Смит, раскинув руки.
— Анни, — кричал он, — Анни! Я сам не знаю, что говорю. Анни, я понял: я люблю тебя! Я не могу без тебя. Только не это! Я сам себя не понимал.
Какая тяжесть! Плита грозила раздавить его.
— Постой, Анни, постой! — кричал он срывающимся голосом, из глаз брызнули слезы.
Она внезапно обернулась, и руки его упали. При виде ее бледного, неживого лица он онемел.
— Ты и впрямь не понимаешь. Я простилась с тобой.
Она смотрела на него. Он явно был страшно расстроен, к тому же запыхался от своих беспомощных выкриков на бегу. Ничтожный человечек — до невозможности жалкий! Она подошла к нему, взяла в ладони его мокрую байроническую физиономию и покрыла ее поцелуями.
— Прощай, человечек, которого я любила, — говорила она, — и прощай навсегда, мое глупое, сумасбродное увлечение!
С отрывистым то ли смешком, то ли всхлипом — она сама затруднилась точно определить, что это было, когда описывала сцену на скамейке в своем романе, — девушка снова быстро пошла прочь и на развилке свернула с тропы, ведущей к дому Обри Вейра.
Обри Вейр, словно в ступоре, стоял на том самом месте, где она его расцеловала, пока ее белое платье не скрылось из виду. Потом непроизвольно вздохнул, вернее, выдохнул, как после тяжкого усилия, — и тем привел себя в чувство. Очнувшись, он задумчиво побрел по мягкой опавшей листве домой. Эмоции — страшная сила.
— Как тебе картошечка, милый? — поинтересовалась за ужином миссис Обри Вейр. — Я старалась.
Обри Вейр нехотя покинул высокую сферу туманных размышлений и спустился на уровень жареной картошки.
— Картошечка… — повторил он через минуту, в течение которой пытался стряхнуть с себя воспоминания. — Да. По цвету точь-в точь опавшие листья лещины.