Закусочной заправлял считавший себя в Лондоне ссыльным шотландец по прозвищу Куряка Джимми. Кстати, картошка у него тоже была не местная, а кипрская. Если хотите узнать, за что Джимми получил свое прозвище, посмотрите на его оранжевые пальцы и ногти цвета красного дерева. Правда, надо отдать ему должное, при посетителях Джимми не курит. Он выходит в коридорчик, куда можно попасть из общего зала через узкую дверцу за прилавком.
Картошку в закусочной подают с начинкой по выбору, правда, выбор невелик: сыр, чили кон карне — то есть фарш с острым перцем и фасолью — и печеная фасоль, причем две последние начинки подозрительно похожи по вкусу. Несмотря на бесконечные разговоры о превосходной шотландской говядине, думаю, Джимми готовит чили кон карне, просто добавив в печеные бобы бульонный кубик и щепотку порошка карри.
В тот вечер, когда мы пришли, в зале сидел только один растерянный клиент; он уныло сгорбился над угловым столиком и педантично исследовал содержимое своей тарелки, разрезая печеную картофелину на маленькие бесформенные кучки пюре и бобов. Смотреть на него было все равно что следить за человеком, который боится проглотить счастливую серебряную монетку, запеченную в рождественском пироге. Возможно, он заказал картошку чили кон карне и сейчас искал мясо. Оптимист! Я мысленно пожелала ему удачи.
Джимми принял у нас заказ и взял деньги. Джимми всегда берет деньги вперед, до того, как вы увидите свою печеную картофелину. Потом он вручил нам карточку с номером, несмотря на отсутствие очереди, и велел садиться, куда мы хотим.
Мы выбрали один из нескольких засаленных столиков, я положила на столешницу карточку с номером, вытерла сиденье стула и села. Ган положил руки на стол, сдвинув карточку, и сказал:
— Я вот все думаю.
— О чем? — спросила я.
— Допустим, старик действительно видел похищение. Значит, кто-то пропал, так? Жертва, я имею в виду. Возможно, полиция еще не в курсе, но кто-то ведь знает, что девушка пропала! Ее должны хватиться.
— Продолжай… — кивнула я.
У нас было достаточно времени, чтобы все обсудить. Джимми скрылся в коридорчике, и сразу сквозь щель в пространство за прилавком повалили клубы сизого дыма. Я обрадовалась, что Ганеш сменил гнев на милость и наконец начал воспринимать Алби всерьез. Люблю, когда Ганеш подключается к решению той или иной задачи, потому что его рассуждения обычно оказываются разумными.
Так получилось и сейчас. Он прав. Домашняя девушка, которая живет в лоне любящей семьи, не может ни с того ни с сего взять и исчезнуть. Никто не заметит, если исчезну я, кроме Ганеша и, может быть, Дафны. Хотя Дафна, возможно, подумает, что я просто ушла. А если Ган уедет жить в Хай-Уикем, о моем исчезновении он узнает очень не скоро. Неприятная мысль! Фран Варади, девушка, по которой никто не скучает…
— Возможно, похитители сказали ее родным: не звоните копам, а то хуже будет. Родственники, может быть, надеются, что справятся сами.
В словах Ганеша, как всегда, имелось рациональное зерно. Возможно, именно поэтому дежурный сержант отнесся к моим словам так равнодушно. Если бы он знал, что на его участке похитили человека, рассказ Алби, независимо от того, кем он был, сильно всколыхнул бы их всех.
Звякнула микроволновка. Джимми, окруженный клубами дыма, вышел из коридорчика, похожий на инопланетянина в дешевом кино, достал картошку, подошел к нам и царственным жестом поставил перед нами тарелки.
Картофелины были настоящими великанами: пережаренными до светло-коричневого цвета насквозь, с пересохшей шкуркой, сморщенные, тускло мерцающие, как глаза у носорога. Сыр в моей начинке совсем расплавился и превратился в ярко-желтую клейкую лужицу; он залил и салат, который полагался на гарнир. Надо было заказать с бобами, как Ганеш.
— Вот, пожалуйста — кстати, я положил вам побольше салата, — указал Джимми.
Да уж, удружил так удружил. Два ломтика недозрелых помидоров и три ломтика увядшего огурца плавали в желтом сырном море вместе со сморщенным, прозрачным салатным листиком.
— И начинки положил двойную порцию! — с видом необычайной щедрости продолжал Джимми, как будто он — президент Франции и награждает нас орденами Почетного легиона.
Мы испуганно поблагодарили его, боясь, что такая щедрость неспроста. Так оно и оказалось.
Джимми облокотился о стол, обнажив ужасно волосатые предплечья, и обратился ко мне:
— Я все надеялся, что ты зайдешь, дорогуша. Ты ведь у нас актриса, так?
— Д-да… — ответила я. — Но пока не вступила в профсоюз.
— Для того, что я хочу тебе предложить, никакой профсоюз не нужен. У меня есть для тебя работенка!
Ганеш в виде шутки спросил:
— Ей что, придется одеться картошкой и бегать по улице, рекламируя вашу закусочную?
Я сразу пожалела, что он так сказал, потому что такой вариант не приходил в голову Джимми, зато задумался над ним сейчас. Он наморщил лоб.
— А знаешь, неплохая мысль! Может, в другой раз, а?
— Ну уж нет! — отрезала я. Даже за лишнюю порцию салата и сыра.
— В общем, твой дружок почти угадал. Хочешь стать моделью?
— Мне придется раздеваться? — спросила я, потому что, когда предлагают «стать моделью», обычно имеют в виду именно это. Нет, я вовсе не ханжа и не отличаюсь излишней стыдливостью, если речь идет о настоящем искусстве. Но раздеваться на крошечной сцене перед толпой пьяных зрителей, заскочивших по-быстрому пообедать, по-моему, все-таки не искусство. Я сказала Джимми: если он имеет в виду нечто в этом роде, может сразу забыть.
Он даже обиделся:
— Нет, нет, речь не обо мне. У меня есть один знакомый, молодой парень. Его зовут Ангус, и он художник. Он шотландец, как и я. Сейчас ему очень нужны наличные, и я взял его на работу. Он работает по утрам, моет зал, убирает со столов и все такое. Своим искусством он пока ничего не зарабатывает. Но настроен серьезно. И потом, он оч-чень талантливый. — Джимми кивнул и помолчал, давая нам усвоить сказанное.
Ганеш недоверчиво сдвинул брови и переключил внимание на еду.
Но Джимми сосредоточился на мне:
— Вот, понимаешь, в чем дело. Парню нужна натурщица, модель. Одна была, но она его подвела. Сломала ногу, бедняжка, и теперь лежит со стальной спицей в лодыжке. А он уже договорился насчет выставки и попал в затруднительное положение.
Я все понимала, но по-прежнему была полна подозрений и заметила, что кругом достаточно профессиональных натурщиц. Джимми ответил, что дело не только в этом. Мне придется не только сидеть на стуле и терпеть, чтобы меня рисовали. Короче говоря, не соглашусь ли я зайти сюда завтра утром, часов в десять? Тогда Ангус как раз освободится; он уже закончит мыть полы и все сам мне объяснит. Он же, Джимми, со своей стороны, положа руку на сердце может обещать мне, что все абсолютно законно и за работу мне заплатят.
Мне нужны были и работа, и деньги, поэтому я согласилась прийти в десять утра и познакомиться с талантливым художником. И все же я настояла на том, что ничего не обещаю. Мне и раньше предлагали кое-что сделать за плату. И потом, если Ангус сейчас вынужден мыть полы в закусочной у Джимми, вряд ли у него много лишних денег и, следовательно, возможностей платить натурщицам.
— Не соглашайся! — посоветовал Ганеш, когда Джимми вернулся за прилавок.
Совет был хорош, но, как всегда, если Ганеш советовал мне чего-то не делать, я поступала наоборот.
Мы не спеша отправились домой — ко мне домой то есть. Было половина одиннадцатого, и в пивные набились пьяницы, которые спешили выпить последнюю пинту до одиннадцати, когда закрывались все местные пабы. В «Розе» в конце улицы все окна были открыты, несмотря на холодную ночь; надо было выпустить дым и пар произведенный толпой выпивох.
«Роза» — подлинный кусочек старого Лондона, сохранившийся почти в первозданном виде. Здание снаружи и изнутри выложено коричневой плиткой, теперь здесь уже не было земляного пола, посыпанного опилками, зато атмосфера сохранилась та же — откровенно дешевая и низкопробная. Все остальные питейные заведения в округе облагородили, и теперь в них ходит «чистая публика», «всякие хлюпики» или «одни гомосеки». Мнение зависит от того, кто вы такой — агент по недвижимости или завсегдатай «Розы».