...Он обернулся чёрным котом.
Всё восстало в нём против этого противоестественного действа: и тело, и
разум, и душа. Но жили, оказывается, дремавшие до поры до времени звери - страсти, теперь грызущие его изнутри, лишая покоя и рассудка. И это они требовали, и не находили выхода, и победили, подчинили себе его.
"Ах, Анна, Анна! Не только я виноват, что мой демон вышел на свободу! Сильна ты, Анна, хоть и не знаешь, наверное, сама, как велика твоя сила!" - Впервые после долгих лет покоя и душевного равновесия Бод чувствовал себя несчастным, а это был очень, очень плохой знак...
...Чёрный кот, жилистый, ловкий, запрыгнул на крышу, прошёлся под стропилами до дымника, и тихо, мягко соскочил вниз.
Увидел Анну, не спавшую, сидевшую на постели.
Знала, ждала. Наблюдала за его приходом.
"Мр-р-р!!!" - только и мог строго сказать кот, не желая, чтобы женщина видела, как будет корчиться обнажённое тело, освобождаясь от колдовства.
Анна поняла, накинула на кота отрез полотна, отошла.
Боду было плохо.
Он уже сожалел, что пошёл на смертельный риск и подвергнул своё тело такому унижению. Он, стиснув зубы, претерпел все боли и мучительные судороги обратного превращения в человека.
Он был измучен переживаниями дня, страданиями ночи, сомнениями, безумным бегом по тёмным улицам, лазанием по заборам; и понимал, что во второй раз нипочём не станет проделывать это вновь! Пусть даже придётся затуманить сознание всем местичам вместе взятым. Он больше никогда не расстанется со своим телом.
Наконец тело, мстившее за свершённое над ним насилие, замерло.
Бод приходил в себя.
Некоторое время он оставался неподвижен, распростёрт на холодном полу. Потом упруго поднялся: крепкий, стройный, полный желания, протянул сильные руки с большими ладонями к Анне и прошептал:
- Так я пришёл! Люба моя, Анна! Помилуй!
И Анна, вспыхнув, сошла к нему с высокой лавы, обвила шею, положила голову ему на плечо и затрепетала под его осторожными руками...
Бод очнулся поздно.
Утро, наполненное звуками бесхитростной жизни городского предместья, было в самом разгаре. Бод, совершенно нагой, лежал в своём доме на широкой лаве, укрывшись грубой домотканой холстиной. Любопытное солнце засветило ему в лицо сквозь дымчатую плёнку бычьего пузыря, натянутого на рамку в окне. Ему не было холодно в тяжком забытьи колдовской ночи, но стало холодно тотчас после пробуждения. Колдовство, к которому он прибегнул впервые, не получилось, Бод не провёл ночь в обличье кота, отделался мороком, и всё.
Бод обрадовался тому, что неудачная попытка превращения в оборотня отрезвила голову. Но почему не получилось, что помешало? Он давно уже не помнил случая, когда ему не удавалось задуманное чародейство, и последний Учитель, старый угорский мельник, не зря, наставив в его грудь суковатый почерневший посох, говаривал: "Силён! Да только помни: мочь даётся на великие дела. Не растряси силу по пустякам, парень!".
Бод приподнялся на лаве, скинул дерюгу*, осмотрел себя. Правая ступня потемнела от ожога: на босую ногу Бод вчера уронил жаровню с углями. Для обряда превращения тело должно быть здоровым. Считалось, раны осложняли возвращение в истинную плоть, хоть это всё же оставалось возможным, но мешали обретению низшей, звериной формы вначале дикого ритуала. Впрочем, он не станет проверять, - нет, не его это путь.
Бод, снова обретя способность мыслить здраво, спустил ноги с лавы, стал одеваться, удивляясь, что в забытьи сумел-таки найти ложе и укрылся. Видно, сон сплёлся с явью. Могло быть и хуже. Неправильное чародейство - это когда человек становился как корабль без ветрила, с таким могло случиться всё, что угодно.
Он решил до вечера не бередить душу, не думать об Анне.
Днём Бод сходил к ближним бортям, что были у него за оврагом на полночь от города, их он всегда осматривал и закрывал последними. Затем долго поворачивался во дворе: наполнил большую бочку водой для хозяйских нужд, всыпал зерна рябым курицам и петуху, кричавшему хрипло и резко. Петух дружил с псом Бода и они вместе никого не пускали во двор. Но детей не смел пугать гонорливый красавец - ему строго запретил хозяин, и соседские мальчики, приносившие на продажу бортнику простоквашу и сыр, подходили к весничкам смело: петух слетал с плетня и делал вид, что очень занят поиском ведомых только ему сокровищ в густой траве.
На заросшей муравой окраинной улице, где жил бортник, редко стояли хаты, половина плацев* пустовала. По другую сторону начинались влажные сенокосные луга, и уже за ними - знаменитые речицкие клюквенные болота. Болота эти полны рыбой, недаром одно из них прозвали Щучьим.
Городские окраины заселялись медленно. Люди тесно строились в посаде, под защитой высокого частокола, запиравшегося на ночь. А здесь, в предместье, зимой волки часто подходили к человеческому жилью; лисы воровали курей из сараев; досаждали хорьки, душившие птицу. Впрочем, хорьки порой находили дорогу и в обход городского частокола...
Серый конь Бода сейчас мирно пасся за изгородью на луговине. Он только-только доставил хозяина с ярмарки: Бод возил мёд и воск к торговому месту. А обратно в этот раз привёз зерно, овёс, крупы - гречу и пшено, немного муки. Прикупил горячих хлебов, алея, льняного и конопляного масла, вяленую рыбу и свежего налима. Достал из возка и пустил по двору молодых курочек - прибавление куриной семейки. Снёс в подклет* новые липовые бельчики взамен проданных с мёдом. Там же, в подклете, сложил несколько локтей домотканого полотна, хороший пояс, пару добрых сапог и кое-какую одежду: зима наступала. Кроме этого, могилёвский купчишка привёз Боду давно им заказанные толстые стеклянные аптекарские бутыли с плотно пригнанными пробками, мерную чашку, медную ступку с пестом и с десяток дорого ему обошедшихся кусков нужного вещества.
У цыган Бод случайно увидел добрый, ладный нож: небольшой, лёгкий, с тонким гладким лезвием, с удобной, по мужской руке, рукояткой. Цыган сказал, что нож режет на лету тонкое полотно, но полотна, чтобы разрезать, у цыгана не было. Бод усмехнулся и купил нож за неслыханную цену, поторговавшись только для порядка. Не жалея, расплатился: прекрасный инструмент, о каком мечтал, что ж мелочиться.
С головой уйдя в заботы, он пытался не думать ни о чём другом. День короток, нужно успеть справиться, не думая об отдыхе. Но мысли всё равно не оставляли бортника. Он удивлялся и негодовал на себя за то, что поддался наваждению.
В раннем детстве, почти в младенчестве, его приняли на воспитание в храм и готовили не к семейной жизни. Ещё ребёнком он прекрасно усвоил все ритуалы, позволявшие держать в узде чувства и усмирять желания. Он знал нужные слова и действия, знал лунные дни, когда следует быть особо осторожным, ибо эти дни усиливали страсти, распаляли воображение и вводили слабого человека в искушения.
Его следующий дом, приют странных отшельников, продолжил воспитание, наделив новыми знаниями. И все бурные годы, пришедшиеся на отрочество и юность, он умудрялся сохранять драгоценное равновесие духа и плоти, решив посвятить себя незаметному служению невежественным, в общем-то, людям. Всё в жизни складывалось так, чтобы подвести, подготовить его к этому служению...
...В одиннадцать лет его выставили на продажу как раба - часть военной добычи, захваченной в разорённом, попранном городе. Низкорослый длиннобородый человек, почти карлик, повелительным жестом указал торговцу рабами на толпу сбившихся испуганных людей. И когда надсмотрщик растолкал рабов, недоумевая, кого выискивает среди этого сброда странный господин, маленький человек с пронзительным взглядом чёрных глаз поманил пальцем мальчишку, ничем не выделявшегося среди прочих. Разве что выражение лица ребёнка и вся стать выдавали не испуг а, скорее, глубокую отрешённость. Казалось, среди горестной толпы невольников мальчик глубоко и сосредоточенно о чём-то задумался... Карлик недолго торговался, а торговец не сильно упорствовал в цене, спеша отделаться от ребёнка, в котором, как ему показалось, мало воли к жизни. Карлик знаками приказал вернуть своему рабу сорванное с него тряпьё, и, повелевая больше выразительными жестами, чем словами, увёл мальчика на большой корабль.