- Да, на такое и я бы обиделся, и заколол бы на месте всех! Ну, Владислав, ты мне глаза открыл, - продолжал смеяться войт. - Только у нас, в наших землях, шуликун - слово не татарское, и на него не обижаются. По-нашему, шуликуны - это такие мелкие человечки, ничтожества такие, вредные. Они вроде как дети водяного или ещё какой-то нечисти, и живут эти дети самостоятельно, без родителей, по пустым хатам, по заброшенным местам. Оттого и наслышался ты, как вас сравнивали с шуликунами - вы тоже без отца, без матери растёте. Ну, иди, Владислав, к своим, Бог с тобой! И чтоб не озорничал здесь, в Речице. Когда уезжаете? Скоро? С ксендзом Матеушем, на Новоградок? Тогда и отдам твой ножик. Воин!
"Не отдам этот - стащит другой" - покрутил головой речицкий войт. Но Ладусь так и не явился за кинжалом: не посмел.
У ворот в замок, с другой стороны рва, стоял растерявшийся Юзеф, переминался, не решаясь подступиться...
Дети прибежали, сказали: Владислава повели с собой стражники, будто он грозился местным ребятам. Беда! Что ему, Юзефу, делать? Может, пойти за Терезой, а потом с ней - за Ладусем? А как пойти? Тереза в гостях в старостином дворе: сегодня банный день, будет там учить девушек плести косу вкруговую, да не просто, а чтоб держалась коса вокруг головы, и не растрепалась целую седмицу. Тереза - мастерица. И Зосю, конечно, за собой потянула. А его, Юзефа, там не ждут. Как пойти?
Ворота приоткрылись, из-за них вышел Ладусь - живой и здоровый, только немного взъерошенный и веки словно припухли.... По взрослому глянул на старшего брата, свёл к переносице соболиные брови, тряхнул светловолосой головой. Легко сбежал по мосту, мимо Юзефа, на ходу выхватил у того из рук свой поясок, спросил:
- Пояс Стась подобрал?
- Юрасик вернулся за ним...
- Молодец Юрась, - задумчиво протянул Владислав. - Вы уже сходили к монахам?
- Без тебя не пошли. Не до еды было.
- И Терезку с Зосей голодными оставили?
- Они во дворе старосты пробудут до вечера, там их накормят, не может быть, чтобы не накормили.
- Тогда ладно.
Ладусь пожалел, что остался сегодня без обеда: он любил монастырскую горячую похлёбку. Теперь придётся обойтись куском хлеба. Пойти, что ли, поискать, не продаст ли какая-нибудь тётка десяток свежих куриных яиц? Им, четверым братьям, как раз хватило бы перекусить...
Юзефу вот ничего не надо: идёт рядом, и не думает об обеде. У него, похоже, кишки в животе никогда не играют. А у Ладуся они не то, что играют: они, эти кишки, каждый день устраивают свой вертеп*!
В Речице с едой, спасибо, неплохо. Ксёндз в первый день узнал, что они, Букавецкие, римского закона, и зазвал на монастырские обеды. Девчонкам к монахам нельзя, так ксёндз велит кашевару наливать щи для них в горшочек. Назад братья идут, неся в узелке горячие щи сестрицам. Терезка с Зосечкой умудряются: и сами наедятся, и ещё Юрасика ближе к вечеру прикормят. Терезка говорит: для младшего это самая полезная еда, не то, что сухой хлеб с луковицей. Им, девчонкам, хорошо - много еды не надо. Они, наверное, как русалки - запахом сыты. Ой, ой, а Ладусь запахом сыт не бывает! И средний братец Станислав тоже часто блестит глазами, провожая взглядом лоток с коржами, который носит пирожник...
А вот Юзефу хоть бы что! Люди в корчме целый вечер пьют-едят, а Юзеф сам себе: то сидит, то похаживает - на скрипочке наигрывает. Корчмарь доволен! Слов нет, как доволен корчмарь Юзефовым пиликаньем. А животу от этого сытнее не становится. И как ему уйти в солдаты, как бросить свою семейку? Войт сейчас открыл ему глаза, а что толку? До сих пор Ладусь жил как жилось, не думая, кто он и к чему пригоден, а как только пан войт бросил ему вслед: "Воин!" - у хлопца как будто вздрогнуло что-то внутри, как будто закрутились, зацепили друг-друга мельничные колёса, и пошли кружиться в голове мысли. Кружились, кружились и смололись: только в солдаты дорога Владиславу Букавецкому! Монашества он чурается, старший брат ему кажется...
Тут Ладусь остановил себя, устыдившись собственных ядовитых мыслей.
"Злой я человек, за что на брата наговариваю? Разные люди нужны на белом свете, чтобы они, друг на друга глядя, учились уму-разуму, - так в одной быличке говорится. А Юзеф ещё своё добавляет: "И не только люди разные: звери и птицы тоже разные. У каждого зверя своя задача: один зверь кусает, а другой ластится, а на третьем землю пашут, а четвёртым, как голубем, например, любуются". Юзеф, мой старший брат, мудрый! Ему бы жить на небесах, среди апостолов и говорить с ними мудрые речи..."
Ладусь, укоротив шаг, подождал отставшего Юзефа и, сам выше ростом (сильно вытянулся за лето), положил тому руку на плечо, предложил:
- Давай сегодня, когда сёстры вернутся, споём в корчме бывальщину про храброго князя Андрея и его гридней.
- И ты петь будешь?
- А что? Буду!
- И не передумаешь?
- Дева Мария! - уверил Ладусь.
- А если опять заблеешь козлёнком, не будешь сердиться?
- А чего сердиться? У меня вроде уже голос стал. А если даже и запою не туда, ты, братухна, подхватишь громче, правда? Не дашь мне осрамиться?
Так вместе братья подошли к корчме-аустерии.
Прежде чем нырнуть в полутьму просторных сеней, Ладусь поднял голову, окинул взглядом небо: стайка голубей кружила над посадскими дворами.
Примечания:
*Выросток (стар. бел.) - подросток.
*Ярило - бог солнца и плодородия в языческом пантеоне славян. Ярилу представляли молодым, светловолосым, красивым всадником на белом коне.
* "Матхенка" - от нем."medxen", "девочка".
*Договор с комарами и в наше время используют некоторые полесские люди. Считалось, чтобы комары не досаждали, с ними надо весной договориться, а затем не бить, только сгонять с тела.
*Вертеп - представление на религиозные сюжеты. Второе значение: суета и шум.
Люди
В этот субботний день в городе топили бани. Выползал из волоковых окошечек серый дым: бани прогревались, дымом окуривались почерневшие бревенчатые стены. Скоро догорят в истопке берёзовые поленца, оставив после себя жаркие уголья, войдут мужчины, побросают в большую бочку раскалённые каменья, те отдадут свой жар воде, и без того прогретой в горячем воздухе бани. Вода станет кипенем, и придёт время заходить первым банщикам. Первыми войдут мужчины помоложе, поздоровее: начнут брызгать на камни очага душистой, настоянной водой, хлестать себя берёзовым веником, охать и кряхтеть, смывая грязь, выгоняя из тела усталость. Вдоволь исхлестав бока и спину, будут выскакивать в сени, где ждут их деревянные вёдра, полные свежей студёной воды. Схватят вёдра, выскочат, обольются - и обратно, в горячее нутро бани.
За молодыми мужчинами деды выпарят в баньке ноющие кости, а с ними мальчишки, которых уже отказались брать с собой в баню мамки. Потом баня наполнится женщинами, и девчатами, и малыми ребятишками. Жар к тому времени не так силён, все не спеша разогреются, женщины вымоют длинные косы, побьют тело душистым веничком. Раскрасневшиеся молодки тоже сбегают к холодным вёдрам - им жарко и не пугает холодная вода. К ночи все справятся: чистые, свежие, распаренные, соберутся пить горячий травяной вар или квас - утолять жажду после жаркой бани.
Во дворе Кондрата тоже по субботам ладилась баня.
Старших сыновей Кондрат давно уже выселил в светлицу при баньке, чтобы не мешали женщинам хлопотать по дому, подращивать младших детей, и не смущали сестриц-невест. Взрослым парням это было только на руку: живя отдельно, они имели большую свободу, могли задержаться в городе и явиться среди ночи. Старая собака Куля узнавала их, и только негромко рычала, не одобряя поздние шатания, ведь завтра отец опять приставит ребят к работе.