Витька так стремительно бегал на коньках, что казалось и впрямь летает надо льдом, касаясь его поверхности только во время поворотов, резких, бесстрашных, с вихрем искристых снежинок из-под полозьев.
«А сейчас секите, мальцы, сольный проход!» — восклицал он часто в азарте игры.
И как ас-горнолыжник слаломную трассу с легкостью огибал, словно застывшую замертво, растерянную команду противника, в наслаждении от мастерства своего, смеясь с беспомощных защитников, колотил вдруг шайбу в ворота пяткой клюшки, а мог еще и по второму разу пройтись…
Витька играл за сборную школьников области.
— У вас там Витек есть, Бутовец… В хоккей — класс играет! Знаешь его? — познакомившись едва, спрашивали у Игната.
— Как не знать, друг мой лучший! — спешил тот час же признаться он.
Очень не просто было Витьке хоть что-нибудь выловить в глубоких, не мелеющих даже изредка, винных реках. Каждое лето он искал и находил, где подработать, потому приодеться всегда мог аккуратно, со вкусом, даже элегантно. Волосы у него были светло-русые с особенным золотистым отливом, глаза большие зеленоватые спокойные, но с весьма заметной хитринкой. Стройный под сто девяносто, длинноногий, узкий в поясе и широкий в плечах, не по-юношески мужественный, он на танцах всегда был одним из самых заметных кавалеров, но никогда не вертелся вроде Генки-Артиста возле каждой новой юбки, выбирал, высматривал, мог и за вечер целый так и не присмотреть достойной.
«Бывают же и такие чудеса на белом свете!» — думал иногда Игнат, воображая друга рядом с батькой.
Впрочем, вместе их он никогда не видел, и в гости Витька никогда не приглашал… За все годы Игнат так и не побывал у своего лучшего друга дома.
С первых сознательных дней они, мальчишки, тогда слышали и знали, что в их самой справедливой на планете социалистической стране нет бедных и нет богатых. Слышали и знали, что они равны, равны всегда и во всем. Они учились в одной и той же школе, выбегали на одну и ту же улицу, дружили, ссорились, дрались — и поначалу даже не задумывались о том, что между ними может быть на самом деле громадная разница. Так Игнат, например, был из элитной «шляхетской», как здесь шутливо говорили семьи: отец хирург, главврач в поселковой больнице, мать учительница.
— Ты там гляди, с Бутовцом со своим! — говорила, правда, порой тревожно мать. — И разве нету тебе хороших мальчиков?
В особенности говорила, когда кто-нибудь из соседских хозяек приходил жаловаться за свой сад.
— Ну вот… вот я и говорю, научит тебя твой Бутовец! — кивала мать как-то растерянно головой. — И пусть бы своего не было, вкусней разве у соседа?
Соседские яблоки почему-то и впрямь казались вкуснее, да только тут Витька был не причем. По чужим садам не меньше лазили и другие, у кого также «своего хватало»… И так, чтобы напрямую, дружить им никто не запрещал.
Потом, когда выросли, мать даже так говорила:
— Хлопец он, видать по всему, неблагий. И толк из него был бы…
И прибавляла порой, помолчавши, а то и со вздохом:
— Когда бы его да в толковые руки.
Зато с разными неприятными вопросами о школе и уроках к Витьке дома никто и никогда не цеплялся.
— Я в нашу школу только побалдеть наведываюсь! — все десять учебных лет насмешливо поговаривал он.
И на пару вместе с Генкой-Артистом, приятелем и постоянным соседом по парте был в своем классе главным организатором всего того, что так портило нервную систему учителям. Взахлеб и с величайшим наслаждением рассказывал он Игнату обо всех своих классных придумках; оригинал и фантазер, он всегда умел «выкрутиться», имея для этого наготове в особо типичных случаях даже свою собственную теорию. Вот как, например, можно (если уж совсем «не бум-бум») продержаться успешно десять последних минут до заветного спасительного звонка:
«Сначала выходишь на класс. Топаешь, топаешь себе тихонько, тому подмигнешь, этому… мол, погнали, друзья, подключаемся, надеюсь и жду… Это чтоб тылы обеспечить, первейшее дело, будешь пробовать — сам, сам, смотри, не забудь… Потом!.. потом вдруг — р-раз туфлей за парту, и чуть не носом в пол!
Все, конечно, ржут… Ты им словцо поприкольней накинешь, фразу смешную в придачу, пускай, мол, поржут до упора… Тут и ребятки мои начеку, глядишь, подключились по полной с тылов на подвязку. Этот в тему закинул словечко да тот… В общем, коли заваришь потеху на славу, три минутки тут верные слепится, ну а верней и все пять! — сам, сам, когда, можешь проверить. Вот попробуй!.. попробуй когда.
Ну все, наконец. На этом приплыли. Теперь можно двигаться дальше. Только добрался к столу учительскому, повернулся к народу лицом — цоп вдруг себя за вихры!
— Что там у тебя еще?
— Дневник в портфеле забылся.
И… и уже назад потихоньку потопал. Залезаешь в портфель, шебуршишься, копаешься… Вот он, дружище, во-о… а! Нет, извиняйте, ошибочка вышла… Вот!… во-о… ай, снова ошибка, тетрадка по химии… Дальше снова туда-сюда шебуршишь, ковыряешься, лазишь… глядь! — глядь на часы, а еще три минутки накапало… А там уже что? Что и осталось-то, в принципе? — смех, мизер, минутка без хвостика, минимум импровизации!»
И последних два слова в конце своего рассказа Витька воскликнул с победным восторгом.
Заливистый смех очередной замысловато добытой «победы» был главным героем всех его бесчисленных «импровизаций». Восторгов и смеху подобного за десять ученических лет случилось немало, да вот только сразу после выпускных ему стало как-то совсем не до смеху. Ведь аттестат-то в итоге вышел на «три» с маленьким хвостиком.
Только теперь он, да и многие рядом только теперь вдруг осознали конкретно, зачем вообще нужна эта штука по жизни, хороший аттестат, и в чем есть соответственно подлинный смысл вот этого постоянного, учительского:
— Ско-о-ро, скоро дойдет до вас, братцы… да смотрите!… смотрите только, чтобы поздно не было.
Пришла пора поступать, и у каждого теперь появилась желанная цель, которая приобрела постепенно значение заветной мечты. От того поступишь или нет, казалось, зависит все твое будущее.
Поступил ты — и твоя особа тот час приобретает твердый и неоспоримый авторитет в родном поселке, ведь теперь ты при серьезном и важном деле. По улицам, площади ты теперь похаживаешь гордо, независимо. Учителя при встречах улыбчивы, вежливы, они тоже словно празднуют вместе с тобой и разговаривают теперь как-то совсем по-другому, почти как с равным.
Поступил ты — и пред тобою разом открылся целый мир, мир загадочный и романтичный; тысячи радужных перспектив в блестящем сиянии своем восстают ослепительно перед тобой, и само их достижение теперь кажется делом таким легким и приятным, ведь для этого теперь нужно совсем, совсем немного, лишь чуть-чуть постараться…
И пускай еще вчера ты был безнадежный троечник, на которого все давно рукой махнули, а подготовился, поступил нежданно — и тот час себя реабилитировал! — как тот форвард футбольный, у которого сплошь сезон целый толком не шла игра, но который в последнем решающем матче забил последний решающий гол… В одно мгновение все забыто, его восторженно носят на руках, ликующей стотысячной толпой ему аплодирует весь стадион…
— Не хотел в школе учиться, а пришла пора — взял себя в руки. С характером, значит, парень!
Так уважительно, твердо говорят теперь о тебе в поселке, и ты героем возвращаешься сюда, без конца и с наслаждением рассказываешь о захватывающих приключениях на вступительных. А те, кому это только придется еще пережить, слушают с завистью и с холодком тревожным в груди воображают свои скорые собственные будущие испытания.
Ну а неудачники с наступлением осени разделялись на две совершенно разные группы.
Первую составляли бывшие крепкие ученики из уважаемых в поселке семей, которым просто не повезло на вступительных. Эти старались как можно реже появляться на улицах. Кто-то в домашней тиши усердно готовился поступать на следующий год, а кто-то, кому пришло время, дожидался весеннего призыва в армию. Даже парадокс удивительный получался: они жили постоянно в поселке, а встречали их на улицах гораздо реже, чем уехавших на учебу в города счастливых победителей. Те так наоборот каждые выходные непременно наезжали в родной поселок и целыми днями торжествующей шумной толпой без конца разгуливали по знакомым улицам.