— И где ж ты надыбал такое? — глянувши мельком, поинтересовался Игнат.
— А-а, мужик вертелся у корпуса… Лысоватый, в очках, весь из себя как профессор… По трояку всего, а класс!.. Ведь класс, скажи, шпоры?
И даже в эпоху развитого социализма нельзя было обойтись без ком-мерсантов. Тихонько, с оглядками выползали они из темных уголков там, где только запахло «наваром»…
Витька пронумеровал странички, усовершенствовал также выходной костюм. Пришил маленький тряпичный карманчик на самом удобном месте. Каждый день просматривал мелко исписанные странички, как цирковой фокусник тренировался отыскивать нужный вопрос на ощупь. Все это явно придавало ему уверенности, возвращало, хоть и ненадолго, такое обычное ранее, беззаботное настроение.
— Хочешь байку новую? — спросил он однажды. — Вчера на речке подслушал.
Вечерами он теперь каждый день бегал на стадион и речку, тренировался в беге и плавании.
— Давай, молоти! — усмехнулся Игнат.
— Значит так… Двухтысячный год… Школа.
Учитель спрашивает на уроке истории: «Кто такой Брежнев Леонид Ильич?»
Ученик в ответ: «Мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой!»
И на этом месте, словно выставляя тем самым завершающую точку, Витька рассмеялся таким же коротким, как и его анекдот, отрывистым смехом.
Игнат хохотнул также, но больше из уважения к другу. А если уж по правде сказать, анекдот этот тогда показался ему и совсем не смешным. Когда миллионы каждый день со всех газетных страниц и телеэкранов, словно наперегонки поспешали по эффективнее выразить «мудрому вождю и верному ленинцу свою признательность лично», а эпоха Аллы Борисовны еще по-настоящему не наступила — даже и не верилось тогда, что когда-нибудь и всерьез сможет реализоваться нечто подобное.
— А вот еще! — продолжая смеяться, продолжал Витька далее. — Знаешь, как новую водку расшифровали?
— Это которую?
— «Колос».
— Не-а… как это?
— Слушай.
И после коротенькой паузы Витька продекламировал протяжно и звонко:
— «Косыгин-Останови-Леньку-Обнаглел-Сволочь!»
Здесь необходимо пояснить, что в эпоху развитого социализма цены были постоянными абсолютно на все за исключением вина и водки. И то цену повышали вовсе не так тривиально, как теперь, просто, положим, подняли и все. Нет, первым делом обязательно меняли этикетку. Именно вот такое волнующее событие, затронувшее сердито за живое каждого советского человека и фольклорно породившее вот такую, весьма грубоватую расшифровку произошло тогда совсем недавно. В магазинах появилось одновременно сразу две новые этикетки, «Нива» и «Колос».
Посмеявшись вдоволь, Витька вдруг вновь стал очень серьезным.
— Эх, как поступить, как поступить, — завздыхал снова раз за разом мучительно. — Как поступить, братцы… неделька всего лишь и… час пик! Кто я… или что я буду через ту недельку с малым?
Уехал он, не попрощавшись.
Все абитуриенты отъезжали на вступительные одинаково незаметно. Вот только домой они возвращались совершенно по-разному.
Глава четвертая В начале августа
Вступительные экзамены тогда проходили во всех учебных заведениях одновременно и в два потока. Первый с начала августа и по десятое число, второй соответственно с десятого и по двадцатое. Можно было, правда, попробовать и раньше, попытать счастья в одном из престижных московских институтов, а в случае неудачи еще успеть перекинуть документы… Но поступить, например, в МГУ… Вряд ли кто-нибудь из посельчан даже пытался когда-либо сделать это. Так что, по сути, здесь решала одна-единственная попытка.
Экзамены, экзамены…
Множество их пришлось пережить Игнату впоследствии, и не раз наблюдал он удивительное проявление тех характерных необъяснимостей, хорошо известных каждому, кто сдал хотя бы одну сессию. Когда, например, ты с грехом пополам подготовился, молишься назавтра хоть того троячка несчастного выловить, а повалила вдруг валом удача холявная, пруха… И наоборот.
Первые победители появились в поселке уже спустя несколько августовских дней: медалистам достаточно было сдать на «пять» только первый профильный экзамен. Словно вынырнули они, счастливцы, откуда-то разом, и теперь их видели повсюду и вместе… Одновременно поползли слухи и про первых неудачников:
— Лесничего хлопец… Слышь, цвайман с порога?
— Слышал такое.
— Так может и видел?
— Х-ха, теперь ты его не скоро увидишь!
Отгремела тревожно короткими грозовыми ливнями первая неделя августа.
И вновь запарило жарко, но не по-июльски с родниковой ясною синью бездонного неба, с ослепительной гаммой огнистого солнца, а как-то душно и вяло. Добела полинявшее, с поволокою блеклое небо теперь подслеповато плавило размытое солнце в нерасторопное сонное пятнышко, что из последних сил едва-едва доплывало до самой окраины леса.
— Ну и засоха сёлета, людцы! — поговаривали самые старые жители поселка. — И коли оно было?
Приветливым розовым вечерком присаживались они на знакомой завалинке в задушевный степенный кружок.
— И коли оно так? Ты хоть припомнишь, Иване?
— А як Костик за Неман у сваты шугал? Напрямки, в одних ботах да лугом…
— Чей-то Костик?
— Агрономчин…
— А-а, так то Михеевич! Что сын начальником важным у Киеве… Так то, видать, ище до германца было?
— До германца… до кайзера… А сам ты с которого будешь?
— Я?… я-то с пятого.
— О-о, так ты еще мальчо совсем проть мяне… И где ж те упомнить… От-то было и лето!
После парного лёскота громогласых обильных дождей в знаменитой принеманской пуще необычайно высыпали грибы. Носили лукошками, корзинами, ведрами, на целый день компаниями дружными выбирались в лес на решетчатых тряских повозках. В сырой гулкой утренней тиши непрестанно звенело в луговом непроглядном тумане — и так до самой окраинной плотной фаланги вековых коренастых дубов:
— Эй, водила, не спи! Погоняй хоть трошко пугой.
— Ну и неча спешить, еще и те грибы не доспели.
— Ага, не доспели… А в лесе том уже, як на базаре.
— Не боись… Такой порой хоть наночь едь — и всякому с гаком!
И вправду, хватало «с гаком» и всем.
На сыроежки-свинушки и нечто подобное даже не смотрели. Из корзины горделиво выглядывал великопышный мосластый боровик, продолговатый краснощекий белоног-подосиновик… И подберезовик красил — подберезовики в то лето были, как на подбор крепкие, здоровые, боровикастые.
В начале августа они встречались уже каждый вечер. И каждый раз, когда была пора прощаться, бесконечно долго стояли у калитки, тесно прижавшись в бархатистом покрове нежной, ласковой, августовской ночи.
— Игнат… ну пора… пора уже, — снова неслышно шептала она, и снова лишь теснее прижимаясь к нему.
И он отзывался неслышно, как во флюидном полусне:
— Пойдем… скоро… сейчас… скоро.
Где-то совсем близко были ее горячие губы… и чуткий отзыв ладошки, и ландыш хмельной шелковистых волос… и теплота, и созвучье как единого тела.
Застенчивый августовский ветер шелестел лениво крупным листом молодых придорожных каштанов. Любопытные небесные глазки уже сонно мерцали белесой усталой дымкой, все ясней проступали непроглядные ночью пустынные дали…
— Игнат… Игнатик… сейчас мама опять покличет.
— Скоро… пойдем. Пойдем… скоро.
— Светает уже… Тетки заре пойдут к коровам.
— Пойдут… пойдем… — шептал он как эхо. — Тетки…
И вдруг пробуждался словно:
— Тетки?.. Пора! Я… я пошел.
Он отрывался решительным волевым движением, ступал несколько раз порывисто… Но не мог не оглянуться — она в тот же миг! — и в тот же миг была снова в его объятиях.