Вторым уроком в тот необычайно удачный для Игната день была история.
— Ну-с, с кого начнем? — спросил учитель, закончив обычные в начале урока приготовления. — Есть инициатива?
Привычным взглядом он окинул вновь притихший класс.
— Лес рук! — иронически усмехнулся, словно отвечая тем самым на свой же вопрос. — Что ж, ладненько… Давай тогда ты, Галина.
— Смотри-смотри, счас — зырк на ножки! — сразу затолкал в бок Игната, смешливо таращась, сосед Лешка.
Учитель истории Николай Павлович по прозвищу «Колька» был одним из тех оригиналов-преподавателей, которые есть непременно в каждой школе, пускай и в единичном экземпляре, но каждый по-своему. Энергичный усмешливый балагур он в свои пятьдесят два выглядел разве на сорок:
— Он и Лыска ровесники! — как про диво некое говорили школьники, но это было и действительно так.
Если кто-то из учеников на уроке уж слишком внимательно рассматривал свои ногти, Колька тогда внезапно приостанавливал на нем свой иронично улыбающийся взгляд, так и смотрел неотрывно далее, подолгу, усмехаясь и покручивая головой, сопровождая это неподражаемыми, очень частыми гримасками… Вскоре начинал смеяться и весь класс.
— Тебе что, маникюршу покликать? — шутливо спрашивал тогда учитель.
А если это не помогало, скоро шел к дверям, широко отворял их настежь:
— Эй, маникюрша! — выкрикивал звучно в пустой коридор.
Частенько в самом начале урока он приказывал:
— Тетрадки раскрыть, положить на край парт.
Потом медленно проходил по рядам, внимательно просматривал домашнее. Приметив порой, что у кого-то не проведены поля в тетради, приостанавливался рядом, и снова подолгу, пристально всматривался в исписанный листок с теми же очень частыми гримасками, покручивая смешливо головой… Наконец, опять начинал смеяться весь класс… Под громкий смех этот учитель торжественно доставал из переднего карманчика пиджака чернильную авторучку, нарочито старательно, с остановками выводил витиевато ей.
— Теперь любуйся! — по завершении всей процедуры цокал звонко языком, словно от души любуясь на свой замысловатый шедевр. — Что у пьяного дорога…
Любимейшим литературным произведением Николая Павловича была коласовская «Новая зямля». Поэму эту он наверняка знал наизусть и частенько цитировал звучно, как в подходящих тому случаях, когда кто-то, например, сунул уж слишком решительно поверх других голов свой дневник на хорошую оценку:
— так иногда и просто любимые, задорные строки исключительно под хорошее настроение:
На уроках у Николая Павловича не было той дрожащей звоном мертвой тишины, как у Живелы или Дикого, но если веселье в классе начинало перехлестывать через край, тогда он мог вдруг стать очень серьезным… И тот час дисциплина и порядок в классе. Все знали и знали прекрасно, что теперь уже лучше не шутить — и Зэро, и Лось, и Антольчик.
Все давно заметили, что Колька не в пример чаще вызывает к доске красивых фигурных девчат. Для них он никогда не жалел хороших оценок, мог пособить и во время ответа легким дополнительным вопросом. Но вот сегодня в этом не было совершенно никакой необходимости. Изотова Галина, круглая отличница мечтала поступить на исторический, она всегда отвечала историю без единой запинки, словно перечитывая открытый перед собой бумажный лист с написанным на нем четко па-раграфом.
— Молодчина, Галинка. Что значит… что значит, слушаешь — и душа, и сердце в цветах! — проставляя в журнал оценку, говорил довольно учитель. — Садись, пятерочка с плюсом.
И проводя ее слегка прищуренным взглядом до самого места, снова глянул рассеянно в журнал.
— Горанский! — теперь вызвал сразу, словно это была первая фамилия, которая попалась ему на глаза.
Историю Игнат также не открывал вчера. И на переменке, так уж случилось сегодня, он даже не глянул в учебник. Лишь во время недолгого ответа Галины просмотрел мельком первый абзац следующего вопроса, для этого хватило лишь нескольких минут. Решающим обстоятельством здесь было то, что доверчивый Колька не только разрешал держать учебники открытыми на уроке, но вдобавок к этому можно было и отвечать прямо с места, не выходя на класс.
— А с места можно? — спросил Игнат с холодком в сердце.
«А вдруг… нет?! — мельтешнуло отчаянно внутри. — Облом тогда, не выкрутишься…»
Но:
— Можешь начинать, — как всегда, добродушно согласился учитель.
И отлегло с души тот час: теперь лады!
Медленно вставая, Игнат толканул незаметно в плечо толстячка Михаську, соседа спереди. Тот уже знал, и через секунды его раскрытый учебник уже занимал специальное место на парте, которое для оперативности и удобства было даже помечено карандашной тоненькой риской.
Во всемирной истории отмечено немало выдающихся личностей, которые с успехом умели выполнять одновременно сразу несколько разных дел. Подобное свойство заметил в себе издавна и Игнат. Он мог запросто гладко рассказывать первый, ранее прочитанный абзац, зорко следить при этом за учителем и одновременно посматривать через плечо соседа, просматривать, запоминая, и абзац следующий… Первые разы он еще мог как-то запутаться, сбиться, но потом уже так навострился, что многие даже и не верили.
— Неужто и впрямь?… так-таки и не глянул дома историю? — покрутил удивленно чубатой головой и на сей раз Лешка-сосед.
— Глянул, глянул! — широко улыбнулся в ответ довольный итогом Игнат. — Только другую немножко… куда! — куда интереснее, Леха.
И понес победителем раскрытый дневник на отметку учителю.
Даже не добыв до конца учебный год, Биологиня навсегда исчезла из школы и поселка. На ее место в класс пришла Живёла.
— А я говорил! Говорил, что так будет, — выговаривал запоздало Игнат своим верным гвардейцам. — Помнишь, Лось?… а ты, Зэро? Говорил сколько раз: лихой брат, тормозни!
— Ну так, надо же было задать тону! — вспоминали тот час гвардейцы его собственные слова.
— Все он, малявка этот! — басил дипломатично лопоухий Лось. — Не закинул бы того жука ей за шиворот — глядишь, и теперь бы еще пели песни на биологии.
Теперь прежнее даже и вообразить себе нельзя было. У могучей Живёлы, которую Игнат со спины однажды принял за здоровенного дядьку, даже голос имел самолетные децибелы. Когда она запускала его на полную мощь, класс на минутку впадал в какое-то своеобразное оце-пенение.
— Не понять мне, девчатки, которые жалуются, — дивилась искренне она однажды. — Цепляется… Я в свои годы, помню, раз один сунулся — так и свиснула юшка с носа!
Все хорошенько запомнили, как грохотнула однажды лешкина парта, как долго собирал он потом по классу манатки. Вместе с тем Веру Андреевну уважали и даже любили многие. Она и пошутить могла, хоть изредка, грубовато обычно, но очень метко. Она была справедливая принципиальная учительница. Каждый знал неукоснительно и без всех известных на то исключений — ты получишь у нее на уроке именно такую оценку, которую заслуживаешь, и какая ее оценка у тебя в аттестате, точно такая же наверняка будет и на вступительных. В той мертвой тиши, что неизменно царила на ее уроках, слушали все, а объясняла она просто и очень доступно. Многие ее питомцы побеждали на различных олимпиадах, потому Веру Андреевну хорошо знали в республике, не раз приглашали принимать вступительные экзамены в самые престижные институты.