— Туманность Андромеды, созвездие Кентавра!… или хотя бы до т-Кита добраться…
Там, только там, считал он теперь, на бесчисленных планетах иных звездных систем возможно и затаилось «оно». Оно, по-настоящему удиви-тельное и захватывающее, пусть невообразимо ужасное, таящее опасность смертельную, но неоткрытое и неизведанное… Только там теперь ему грезилась настоящая романтика, и цель по-настоящему грандиозная, подлинно высокая, цель неудержимо манящая.
И он уже путешествовал, путешествовал изо дня в день на миллионы парсек среди мириадов галактик, в далекое прошлое и невообразимое будущее, с замиранием сердца заглядывал трепетно в загадочные параллельные измерения… Где-то в неимоверно затерянных далях, на неизвестной планете с багровым небом и двумя разноцветными солнцами терпел ужасную катастрофу его звездолет, гибли друзья, и в одиночестве черном, в бездне чужой и зловещей он жил, выживал и… надеялся. Вместе с гениальным ученым овладевал он могучими силами, властвовал безмерно, читал с легкостью чужие мысли, на заезженных колесах уэлссовской машины времени искал захватывающих приключений на неоглядных просторах штормливого океана истории.
Фантастические сюжеты тогда полностью завораживали Игната, однако читал он нередко и более серьезную литературу. И вот из книг более серьезных, научно-популярных вскоре весьма обескураживающе выяснилось, что так хорошо знакомый ему фотонный светоскоростной звездолет, на котором чаще всего и путешествовали по Вселенной его любимые фантастические герои, оказывается, еще очень и очень нескоро построят.
Да и построят ли вообще?
С приближением скоростей к световому пределу возникают грандиозные трудности, и как их преодолеть науке пока неизвестно даже в принципе. Да и с этой, невообразимой лишь по земным крошечным меркам, предельной скоростью тоже ведь не очень-то разлетишься по Вселенной! До самого близкого и наверняка уныло безжизненного Сириуса три с лишним года, а до ближайших наиболее интересных звездных систем так и всей жизни не хватит.
Из всего этого явственно следовало, что и его новой высокой мечте, мечте стать межзвездным астронавтом-исследователем тоже не суждено ни-как сбыться. Сие столь завидное поприще есть удел романтиков дальних столетий, а его время уже наступило, время сделать выбор конкретный незаметно пришло.
И вот теперь, пожалуй, оставалось лишь единственное. Не покидая родной планеты, уже здесь на Земле изобрести или открыть что-нибудь «такое»…
Фантастические ученые-изобретатели почти все были физиками. А еще — учителем физики в их классе был именно Сергей Петрович Шагалов.
На уроках физики в классе неизменно царствовали те же строгие дисциплина и порядок, что и у Живёлы или Дикого, но там лишь легкий шепоток или шорох — сразу неистовый крик и всеобщее оцепенение; Сергей Петрович же мог и за урок целый по-настоящему так и не засерьезить голос. И не потому вовсе, что был роста огромного, спортивного сложения (поговаривали, что он в молодости действительно много занимался спортом), просто на его уроках все было совершенно не так, как у других преподавателей.
Проходят, например, они закон Архимеда.
— Лето не забыли еще? — спрашивает вначале учитель улыбчиво, словно и сам посмеиваясь над наивностью своего вопроса.
И действительно, сразу целый хор ребячьих голосов в ответ. Лето!… ну как же забыть его, вольное звонкое лето…
— На речке все плавали?
И это вопрос совершенно нелепый. Лето и речка, словно синонимы для каждого неманца.
— И ныряли, конечно… А с камнем нырял кто-нибудь? Ну-ка, хлопцы!
— Сколько раз!.. Конечно!… в Железном! — слышится в ответ отовсюду.
Ныряли во многих местах на реке, но любимейшим местом поселковых мальчишек был Железный Берег с его прямым, как стена высоченным отвесом. В одном месте берег треугольным травяным мысиком заступал обрывисто в реку, здесь образовался струистый глубокий омут. Крутило слабо, а вот зато глубина! Многие пытались здесь достать дно, ныряя с тяжелым камнем.
— А заметили, где камень легче? Ну-ка, ну-ка, кто скажет… в воде или на берегу? — спрашивает дальше учитель.
В памяти Игната тот час встает жаркий солнечный день, блистающая на солнце ленивая полоска Немана. Он ныряет за «матицей», крохотным серым червячком-личинкой и первейшей рыбачьей наживкой, что водится обычно в больших земляных грудах, береговых отвалах. Отвалов этих всегда великое множество в глубоких обрывистых местах, нащупаешь груду: мелочишка, кажись, нет вовсе и смысла тащить, а лишь едва из воды показалась — в миг единый, как свинцовая стала.
— В воде, в воде легче! — забыв даже поднять руку, с места вскрикивает он.
— Правильно заметили, — с удовольствием соглашается учитель. — А теперь давайте подумаем вместе, почему и насколько.
Теперь и в самом деле каждому было в охотку в этом разобраться. Точь-в-точь, как подчас случается решить просто в охотку интересную сложную задачу. А задачи на уроках физики всегда были интересными и сложными, таких Игнат почти не встречал в обычном школьном учебнике. Одного человека Сергей Петрович обычно вызывал к доске, но словно для того лишь, чтобы кому-то было писать на ней; решали же неизменно всем классом.
— Та-ак, уравнения мы составили, — глядя внимательно на расписанную значками и цифрами школьную доску, говорил вскоре учитель вдумчиво. — Система у нас есть… Первый этап мы, так сказать, одолели… Теперь этап следующий, смотрим внимательно… Сила! Нам здесь неизвестна сила… ну… кто?… есть идеи?
Решение каждой своей задачи Сергей Петрович всегда разбивал на отдельные этапы, и на каждом из них была необходима идея. Почему-то казалось, что идея эта неизвестна никому, даже самому учителю; почему-то казалось, что идею эту не отыскать без помощи класса, их помощи, но отыскать чрезвычайно важно, просто необходимо… А еще важнее не проспать, не промедлить, опередить всех, отыскать ее первым! — хаосной россыпью, водопадом бурливым мельтешили рассеянно мысли, расплывались струистым течением вширь, чтобы ярко блеснуть лишь одной озаряющей вспышкой:
— Я!… можно я? — спешил тогда вскинуть руку Игнат.
И точно так каждый: блеснула озаряющей вспышкой интересная мысль, спешил тот час поднять руку. И снова ошибка, и снова «идея» не в тему, и снова залетом случайным не то… Но уже очень скоро Игнат приметил, что если в классе поднималось сразу несколько рук, тогда учитель обычно давал первое слово как раз тому, кто чаще всего ошибался. Всегда казалось, что нет для него наибольшей услады, чем выслушать как можно большее количество самых разных идей и мыслей, пусть себе и даже самых нелепых. Строг и серьезен, он в то же время весь словно лучился той особой усмешкой, той мгновенно узнаваемой, блажной слегка, ясной внутренней усмешкой человека, занятого сейчас своим любимейшим делом.
А уже тот, кто говорил правильно, ощущал себя настоящим победителем. Возвышенная радость победы, неутолимая жажда пережить ее вновь и вновь превращали в итоге самый обычный урок, решение одной-единственной задачи в азартнейшее соревнование, захватывающую викторину идей, и даже самые безнадежные члены мафиозной цепочки, хоть и разумея ничтожно по сути, следили за соревнованием этим с неотрывным вниманием.
На дом Сергей Петрович задавал обычно одну задачу из учебника и одну свою. Не раз так было, что из всего класса решить ее удавалось одному Игнату. Решить, переворошив сверху вниз и снизу вверх целую гору пособий, разрисовав вперемешку тетради чередами изорванных формул…
И уже после, лежа в постели, до прихода сна с наслаждением воображал он, как назавтра утром в ответ на долгожданный вопрос учителя: «Ну что, ребята, как там наша задачка?» — победно вскинется лишь одна, одна-единственная его рука…
В самые первые годы своего земного существования Игнат, по сути, лишь реализовывал данное ему Свыше, реализовывал то, что дано нам изначально, дано «неизвестно кем, неизвестно за что и неизвестно за какие заслуги»… И в крохотных рамках, также полученной им Свыше общественной миниячейки, ограниченной строго луговыми околицами маленького провинциального поселка, ему было очень просто выделиться среди сверстников, а иногда даже и добиться всеобщего восхищения.