Даже сам Бык, казалось совершенно искренне, изумлялся:
— Не пойму никак, что за ерунда. Глянешь с вечера, вроде хоть с утра за работу… А под утро как сгинуло, только песка да галешника этого всегда до черта…
— Что б ты так жил, как не знаешь! — то ли с досадой, то ли с зави-стью возмущались после за глаза его бывалые подчиненные. — Вмазал бы так вчера разве… Зато у свояка на даче теперь до неба фундамент.
По вечерам пьяный Бык появлялся часто на танцах в ДК. Подходил, брал кого-нибудь из парней в уголке за пуговицу и все пытался то ли сказать, то ли доказать что-то… Парни уже знали, и если кто успевал, то давал тот час полный вперед ходу, заприметив, что к нему пошатываясь и что-то бормоча, направляется хмурый озабоченный Бык.
А под особо забойные ритмы он уже молодцевато выплясывал вместе со всеми, топал и подпрыгивал на одном месте как бешеный, мотая размашисто вверх-вниз густой чернявой чуприной… Чтобы не остаться по случайности без ног, все широко расступались, давали танцору простор, смеялись и хлопали в ладоши…
Начальник Бык не имел официального заместителя по штату, но вто-рым по старшинству здесь, бесспорно, считали водолаза Ваню Буховича. Как и Андрюха Петровский, ровесник его Ваня также принадлежал к некогда славным футбольным кумирам последнего поколения и тоже навсегда остался в родном поселке. Тоже был не прочь сыгрануть в «подкидного рубля на троих» на Пьяном, но, в отличие от своего бывшего партнера по команде знал хоть какую-то меру и имел при этом железное здоровье, поэтому на праздники, когда наряжался в приличный костюм еще и до сих пор смотрелся «человеком». Как и у Андрюхи, о его некогда славном футбольном прошлом теперь напоминали лишь старые футбольные бутсы, которых Ваня также не снимал круглый год, лязгая летом шипами по дорожной брусчатке, как конь подковами… Шнурки не завязывал, рубаху расстегивал, выставляя картинно на показ заволосатевшую богатырскую грудь:
— Ковбойку бы тебе еще да пистолю за пояс! — мелькала неизменно у Игната невольная мысль, когда он видел в поселке Буховича.
На прежних людных спартакиадах Ваня не раз побеждал и в соревнованиях по вольной борьбе, потому его с тех пор уважали крепко за силу. Вообще он был человеком железной уверенности в себе:
— Вот я тебе, хлопче, заре я-ак дьмухну! — выговаривал он часто в вагончике, выделяя значительно каждое слово, и уже одной этой фразой разрешал моментально самые спорные вопросы.
Поговаривали даже, что сам Бык его побаивается, и на многое закрывает глаза как начальник. На то, например, что водолаз штатный Иван Бухович предпочитает как можно реже залезать в воду, а вместо этого в свое рабочее время день-деньской напролет торчит с дружками на Пьяном углу.
— Что, Иван, занял уже вахту? — посмеиваясь, приветствовали его на ходу знакомые мужики. — Давно стоим?
Отвечал он всегда нарочито серьезно, для большей значительности выговаривая окончания отдельных слов на «о»:
— Гэто няважно, что я стою. Главно, каб работа ишла!
— Хорошая у тебя работка! — смеялись в ответ мужики. — И где б нам такую?
— Работа важнецкая! — кивнул однажды, не обращая никакого внимания на их смех, серьезный Иван. — Людей спасаем, на СОС-сигнал спешим…
— На СОС? — подхватил сразу, ухмыляясь беззубо, уже развеселый Андрюха, который в тот день, как всегда, ошивался на Пьяном. — На СОС, говоришь? — повторил он, и уже по одному только тону все вокруг поняли, что он сейчас что-то выдаст.
И действительно после небольшой паузы, коротко хохотнув, он рас-плылся снова в широкой кривоватой усмешке:
— Н-насосы…
Здесь необходимо отметить, что наряду с бомбардирским фут-больным был у Андрюхи еще один, известный посельчанам природный талант. А именно сказануть к месту живое яркое словцо или меткую фразу; правда, словцо или фраза эти могли быть на первый взгляд и самыми обычными, но «выдавались» они всегда так неподражаемо живо и смачно, что еще долго с небольшими языковыми вариациями крылато витали по всему поселку.
Так, сказанул как-то Андрюха одному заезжему городскому умнику с чувством превосходства неподражаемым, в растяжку, с кривоватой ухмылкой:
— Де-елавы!..
И тотчас все «слишком умные» стали в поселке именно «де-елавыми».
Послал однажды кого-то:
— Кур-ри отсюда!
И еще очень долго во всей округе посылали подальше именно так, а не как обычно.
Спросил как-то Андрюха неподражаемо по-своему:
— А тт-и будешь болей? — и вопрос этот почти нелепый словно заин-тересовал здесь сразу очень многих.
«А тт-и будешь болей?» — с претензией на авторский тон стало слышно повсюду в поселке от края до края.
Когда-то такому яркому природному таланту весьма благоприятствовала громкая бомбардирская футбольная слава, но и теперь еще Андрюха, если только был не совсем «на рогах», мог неожиданно выдать нечто «свое». И вот именно после его этого кривовато-насмешливого: «н-насосы…» — бывшая спасательная станция превра-тилась мгновенно в «насосную», иначе ее с тех пор в поселке и не на-зывали.
Купаться на Неман без взрослых поселковые сорванцы убегали уже с самых ранних лет.
— Мам, я скупнуться, можно? — словно и не спрашивал, а сообщал звонким голоском шустрый мальчуган уже откуда-то с улицы.
— Ладно… гляди мне только! — вздохнув тревожно, разрешала мать.
А что поделаешь, когда жара на дворе, солнце палит, и такая река под боком. Все равно, запрещай не запрещай, а как мать на работу, так он тот час на Неман. Только и оставалось, пожалуй, что громко бросить в след знаменитое, грозное:
— То гляди мне, утопишься — додому не приходь! — что еще долго и с усмешливой беззаботностью витало среди поселковой детворы.
Соответственно и плавать каждый прирожденный неманец умел великолепно с малых лет. Потому трагедии на воде происходили крайне редко и как-то случайно, словно по велению рока. Каждый из таких случаев помнили долго, о них напоминали и многие известные места на реке. Так крохотное, но довольно глубокое продолговатое озерцо, послед одной из стародавних неманских стариц называли Котова озерина. В ней когда-то задолго до игнатова появления на свет провалился по неосторожности ранней весной под ослабший лед десятилетний школьник по фамилии Кот.
Лешка Ковшур, также один из славных футбольных кумиров прошлого нырнул однажды головой там, где до него лето ныряли многие и множество раз. Будто его именно, затаившись фатально в непроглядной мути, ожидал терпеливо все эти годы тот самый проклятый, не догнивший корч… Место это теперь называли Ковшеровой ямой.
Однажды утонуло сразу трое, но это были вовсе не посельчане; ни один посельчанин не полез бы купаться в Черную бухту. Правда, с одной стороны там весьма привлекательно золотился бархатистым песочком широкий пологий пляж, но уже где-то посередине он зловещим, будто заостренным, протяжно вытянутым клином заступал далеко в реку, и уже через пару метров крутило страшно, а противоположный высоченный отвесный берег, казалось, просто обрывался в бездонную черную глубь. Глубь непроглядно черную даже в самый яркий солнечный день.
Именно золотистый безлюдный пляж и привлек жарким летним днем одну заезжую городскую компанию… Первой начала тонуть женщина, ей бросился на помощь сначала муж, потом брат… Теперь, когда посельчане подчас поминали в разговорах Черную бухту, они вскользь непременно прибавляли при этом:
— Ну… что майор с женкой утопился.
Вот, пожалуй, и все трагедии, что случились в близлежащих поселковых окрестностях за многие годы. Позднее, уж во взрослой жизни, вполне очевидна была Игнату роль подобных станций и ее бесчисленных вариаций в обеспечении одного из главнейших достижений социалистического общественного строя в стране — в обеспечении «всеобщей занятости». Но вот тогда, в годы юные… В годы юные до невозможности сложно было понять Игнату, кому и зачем вообще понадобилось открывать в их крохотном малолюдном поселке столь экзотическое трудовое учреждение, как эта спасательная станция.