Особенно в то лето. В то лето, которое в отличие от предыдущего солнечного, сухого и знойного выдалось чрезвычайно дождливым, холодным, ветреным.
Неман вскоре вышел из берегов. Разлившись вдвое, диковинно широким свинцовым извилистым змеем рассекал он, насквозь отсыревшие под по-осеннему облачным небом, унылые заливные луга. Рыжие от непрерывных дождей безлюдные пляжи безнадежно тосковали по живительным солнечным денькам.
— Ну и кого? — также с безнадежными нотками в голосе вопрошал хмуро Бык на очередной утренней планерке. — Кого и спасать-то, покажите мне, людцы, я бы сам купаться и за гроши не полез! Льет и льет себе, и конца нема на эту непогодь.
И, переведя дух тяжко, он продолжал уже деловито:
— Так! Теперь значит, расклад сегодня на день. Я в район по строи-тельству гляну, а ты, Иван, командуй. Вряд ли, конечно, но как солнце, то сразу за весла… Молодь на Железный, старики на ту сторону моста.
Проводив вскоре начальника, водолаз Ваня Бухович вскоре в свою очередь передавал эстафету:
— Мухлюй, теперь ты за старшего. Глянь что по корпусу, а я в центр на полчасика.
И тот час шествовал на площадь занимать обычную ежедневную вахту.
— «По корпусу глянь!», — передразнивал въедливо спустя немного времени также с утра хмурый Мухлюй. — И чо тут глядеть, коли за ночь опять весь цементович сбаёдовали… Ров этот разве жвиром засыпать да по новой выкопать?
Мухлюй, старший матрос по штатному расписанию на станции когда-то отлично учился в школе, поступил успешно в институт. Что с ним случилось потом, Игнат точно не знал, впрочем, наверняка и здесь не обошлось дело без того же «стакана»… В последнюю сессию уже бывший студент, чтобы отдалить хоть чуть-чуть горький момент истины, сам выставил себе в зачетку отличные отметки, сам же в ней и расписался…. Когда вскоре обман сей вышел наружу, вот тогда он и стал для всех в поселке «Мухлюем».
Оставшись за начальника, он тот час вытаскивал из кармана старую затертую колоду карт.
— Давай, мальцы, на разминку! — хрипловатым с утра голосом приглашал коллег.
Сам он был готов шлепать картами целые сутки напролет. Однажды со смешком поведал один маленький характерный эпизод из своего не-давнего студенческого прошлого:
«Раз сели мы в сессию тысячу писать. Дружок лыбится:
— Завтра экзамен, а мы за фишняк…
— И что?
— Холява буде.
— Думаешь?
— А что, примета есть… верная.
И тут я ему — сделав коротенькую паузу — Мухлюй расплылся разом по уши в широкой усмешке:
— Х-ха, верная!.. кому, может, она и верная, а вот я уже целый месяц пишу, и все от винта…»
Мухлюй пробовал учить коллег, но столь высокоинтеллектуальные карточные игры как «бридж», «преферанс» и даже «тысяча» на Насосной так и не прижились. Играли в обычного подкидного, но и здесь Мухлюй предстал сразу же как бывалый, грамотный игрок. Козырями не разбрасывался, мелочь не вызывал; зачастую, будто отбившись, держа в руке целую кипу картежных листов, требовательно вопрошал:
— Ну, тузы-короли! Тузы-короли-дамы… есть?… нету?.. Тогда я забираю!
Все, что вышло из игры, он запоминал безошибочно. Не раз в самом конце кто-то оставался с единственной картой, прижимал ее плотно к столу слегка дрожащей рукой.
— И че ты там мылишься? — глядя на это, только посмеивался с торжествующей ухмылкой Мухлюй. — Сказать?
— …?
— Король чирвенный!
И действительно, хоть ты бросай этого несчастного короля в от-крытую на стол — за все двухмесячное пребывания друзей на станции, Мухлюй так ни разу и не ошибся.
Кроме него на станции был еще один весьма примечательный по ха-рактеру своему штатный матрос по фамилии Гайдук. Внешне он чем-то на-поминал Игнату одноклассника Малько Славу, был такого же маленького роста, щуплого телосложения, в дополнение к внешнему сходству и имя его тоже было Слава. В школе он тоже учился неплохо, несколько лет подряд поступал на филфак, но неудачно. Был вообще человек тихий, вдумчивый, писал стихи. Однажды в компании говорил о себе: «Не Лермонтов, не Пушкин, простой поэт…»
— … Гайдушкин! — договорил за него однажды в рифму оказавшийся случайно рядом Андрюха на свой манер и… и с тех пор «простой поэт» Гайдук Слава превратился для всех в поселке именно в «Гайдушкина».
Под утренней разминкой на станции оба штатных матроса понимали подкидного один на один, причем мелочь до девятки для динамики игры неизменно отбрасывали. Гайдушкин также играл неплохо, но остротой памяти даже и близко не мог сравниться с коллегой по работе, потому ему приходилось не в пример чаще тасовать затертую шершавую колоду.
— Так, глядишь и мозоль за руку! — расплывался вскоре в широкой ухмылке мордастый Мухлюй. — Може, пора и спецухи достать?.. Давай, давай, поэт тренируйся.
И время от времени он восклицал нетерпеливо:
— Эх, когда уже там мужики подвалят?
Вскоре, впрочем, «подваливали» и мужики, заядлые картежники со всей округи. И среди них постоянных, ночных сторожей, пенсионеров и просто обычных местных оболтусов Игнат поначалу с изумлением обнаружил и врача Хотяновского, одного из самых уважаемых представителей местной интеллигенции. И действительно, немного за тридцать по возрасту, он своей на диво выразительной артистической внешностью даже и в самой элитной столичной компании наверняка бы выделился, а не то, что среди всей этой разномастной поселковой шушеры. Но весьма скоро Игнат убедился, что как раз удивляться здесь и нечему, это ведь тоже, тоже был картежник! Картежник с ног до головы, картежник до мозга костей, ему было совершенно все равно, кто и что рядом — главное, что здесь непрерывно хлестали азартно картежные листы, и был серьезный, достойный его соперник.
Работал Хотяновский посменно и, как свободная минутка, поспешал тот час отвести душу в бесконечных баталиях на Насосной. Именно с его появлением в облупленном ржавом вагончике начиналась настоящая игра, игра вшестером, командами три на три. И хоть никто их не назначал особо, но лидеры-капитаны определились сразу же. Лишь несколько первых отбоев игра продвигалась накатом естественным, словно сама по себе, затем полное руководство ее ходом брали твердо в свои руки капитаны:
— Та-ак, теперь слушай сюда, мужики! Теперь спокуха… Значит так, там козыри, крупняку по завязку, будем мальца потрошить. Пускай ко мне после, я нормалюк… А вот ты! — ты, братко Демидыч… Деми-идыч, радость ты наша, ты теперь со своей бубой сто процентов наш клиент!
Слово «потрошить» принес в вагончик Хотяновский, и оно сразу здесь стало наиболее популярным:
— А теперь потрошить, потрошить! — с каким-то особым азартным призывом выкрикивали время от времени во весь голос закрасневшие капитаны.
Каждый раз вели счет, вели скрупулезно, как наиважнейшее. Но играли исключительно на интерес, и когда через часок-другой в веселом вагончике брал почин очередной и традиционный здесь подбой «капусты на чарли» — не было никакого значения, кто сегодня в победителях, каждый давал, сколько мог.
И проблемнейшей из проблем в таких случаях, кому идти, также никогда не возникало в вагончике. Повесив на плечо объемную хо-зяйственную сумку, отправлялся в дорогу всегда поэт Гайдушкин, хоть сам никогда и не пил вина. Просто ему было всегда в охотку с ветерком прокатиться на велике в центр.
— Что, Славик, видать, горючее скончилось? — привечала его по-свойски радушно развеселая постоянка Пьяного. — На заправку, нейначе… Привет насосам!
А матросы-сезонники Игнат и Витька, или «школяры» как их тут называли, в свои первые рабочие дни больше учились грести на веслах. Вначале лодку вертело без всякого ладу на одном месте, заваливало набок, обдавая студеными брызгами, выносило стремительно на самую быстрину. Но затем, намастерившись ловко, парни уже запросто гоняли по неудержимо вырвавшейся на луговую свободу, разбушевавшейся водной шири. Притащили из дому рыболовные снасти, коротали время за любимейшей охотой на зубастую речную хищницу.