Что ж тогда на физфак-то?
Знакомая песня в ответ. Песня понятная, чисто житейская. Отмазка от армии законная, верная, к тому же серьезный и звучный, и нужный диплом. Выпускник университета в республике славного! — что правда то правда, с этим дипломом в кармашке перспективы самые серьезные высвечиваются. Это и наука в первую очередь, это и преподавательство в ВУЗ-ах различных, это и инженерство на многочисленных НПО типа того же «Интегратора», это и в оборонке нужда, и еще, и еще. Спрос на выпускника-физика колоссален в эпоху развитого социализма, в эпоху революции научно-технической бурной, спрос этот превышает предложение даже, а, значит, и найдешь всегда, где пристроиться. И именно в этом видится суть самая главная, а то, что сама по себе физика, научная дисциплина конкретная вышла в итоге по выбору, так здесь больше дело случая. Может быть, просто кто-то из знакомых-друзей насоветовал в довесок весомый к соображениям конкурсным, может еще отыскались случайные доводы, а так вполне могла быть и химия, и электроника, и математика прикладная… И институт технологический мог быть вполне, и политех.
А Павлуша Сальников?
Этот парень вообще был в группе тринадцать как анекдот ходячий. С ним даже разговоры были о чем угодно, только не о физике и математике высшей. Но и о чем угодно разговоры были лишь по минимуму, по самой малости; говорить же всерьез и бесконечно он мог лишь об одном… И он говорил, говорил так, что хотелось слушать, хотелось внимать, внимать даже если ты ранее видел в его увлечении, а именно музыкальной классике, оперных ариях нечто очень далекое, маловразумительное, одним словом совершенно не твое.
Так бывает частенько, когда встретишь по жизни такого фаната. Словно частичка его увлеченности уходит к тебе, и с тех пор остается с тобой навсегда, и на это «далекое и не твое» ты уже смотришь совсем другими глазами. И ты узнаешь, например, что у солиста оперного, когда исполняет, столб могучий воздушный в груди, и что если дать иному басу микрофон эстрадный в руки, то стекла в оконных проемах непременно полопаются… И что арию эту вот так исполнить может только Юрий Мазурок, он и только он единственный во всем мире.
Павел и сам не один год занимался оперным вокалом. Человек он был крайне не тусовочный, не компанейский, и в отличие от Сереги Гончара лишь однажды исполнил нечто классическое в кругу новых знакомых. Но невозможно было даже представить ранее, как это может наяву голосина могуче дрожать, послушно в раскатах вибрируя, потрясая на выходе — не издалека откуда-то и не с экрана телевизионного, а рядом.
Но вот когда Павлушу вызывали к доске на практических занятиях, то и это был подлинно артистический номер. С тем лишь отличием очевиднейшим, что это была вовсе не музыкальная классика, а больше эстрада комическая в стиле так называемого оригинального жанра. Всегда казалось, что Павлушу вот-вот выдернули к доске грубо из некоего иного привычного мира, мира неизмеримо далекого от всей этой интегро-дифференциальной мути, выдернули без спросу, силком, выдернули в мир ему глубоко отвратный.
— Вы значок производной забыли поставить, — замечал вскоре преподаватель.
— Значок… значок, — повторял в ответ Павлуша с каким-то непередаваемым то ли озабоченным, то ли шутовским выражением. — А, значок! — вдруг спохватывался. — Это такой… такой вот апострофик…
— А теперь значок интеграла забыли, — подсказывал спустя время преподаватель.
— Интеграла? — переспрашивал снова Павлуша комично. — Интеграл… а! Это… это такая… такая вот штучка.
И он малевал в нужном месте кривую вертикальную оглобельку.
— В ряд разложить математический? — хохотнул он однажды. — Лучше уж на картошке в колхозе ряды… Там хоть понятно, с чего начинать.
В ответ на эти комические импровизации преподаватель только улыбался, разводя руки, а остальная аудитория прямо покатывалась со смеху.
Павлуша Сальников… а он-то, он что забыл на физфаке?
По слухам вернейшим отец его был фигура видная, директор знаменитого завода, наверняка мог продвинуть и в «конс». Но, может быть, тут как раз и обратное, может быть, как раз отец и «отодвинул», отодвинул решительно к своему восприятию ближе, отодвинул как производственник, как человек практический, весьма далекий от музыки. Отодвинул как человек, в представлениях которого музыка и серьез есть нечто совершенно противоположное.
Это так и осталось загадкой, но нам здесь куда важнее другое. И вот это другое виделось в данном случае как раз ясным предельно — такой студент физического факультета, как Павлуша Сальников мог мечтать о чем угодно, но только не о великих научных открытиях и переворотах.
Впрочем, их и не было в группе тринадцать вовсе, этих самых мечтателей и романтиков. Мечтателей и романтиков именно в том возвышенном неземном смысле, в котором главный герой романа видел себя изначально. Тогда ведь при первом знакомстве ребята из группы частенько интересовались друг у дружки: а ты, собственно, почему на физфак? Так вот, были в ответах и родители, и друзья-знакомые, и серьезный диплом, и просто тот самый, воспетый еще в «Бирюзовом лете» велико-сермяжно-житейский «абы диплом»… Но! — но высоких, захватывающих душу в стремлении подвинуть Мир, фантастических немыслимых позывов в окончательном выборе физической науки, как специальности, не называл никто. Не называл никто из теперешних университетских «однокашников» Игната и даже Лебединский Андрей.
А ведь этот семнадцатилетний юноша с профессорской внешностью был словно из мира иного в группе тринадцать. Вот зачитывает протяжно, разборчиво, к примеру, преподаватель строчки условия новой задачи, по лицам вокруг тот час видно: «Ну и муть, черт-те что… и как, как тут подступиться?» — и только он один, серьезнолицый парень в овальных большущих очках незамедлительно правую руку вверх, и пошел вслед за тем выводить на доске интегралы-ряды как под диктовочку.
Видел, видел он восхищение всеобщее, видел и чувствовал. Кому-то, понятное дело, известные поводы для расстояния и манер высоких в общении, но не понтило Андрей был натурой, не задавака. Как-то случилось Игнату с ним разговориться на переменке между парами о внеземных цивилизациях, и с тех пор они частенько беседовали о космических, философских и всевозможных прочих высоких материях. Говорили иногда и о будничном. В этом юном всезнайке сквозила явственно уже глубоко устоявшаяся интеллигентность в беседе без снисходительных кивков-покачиваний да свысока улыбочек, интеллигентность в подлинном смысле этого слова, когда ты видишь и чувствуешь со стороны собеседника понимание того, что с тобой стоит говорить, стоит говорить всерьез, на равных и искренне. И потому говорить с ним также было на удивление легко и искренне.
И вот однажды в порыве искренности Игнат поведал о своих детских мечтах фантастических. Поведал без робости, каким ни нелепым это могло показаться в то время со стороны, поведал в тот самый момент, когда на кону значилось «лишь бы не вылететь».
Он и в ответ он ожидал услышать нечто подобное. Ему казалось вне всяких сомнений, что такой уровень знаний несопоставимый может быть следствием исключительно схожих неприземленных мотивов, но…
Но:
— А я вот по жизни реалист полный насчет перспектив собственных, — выслушав внимательно, отвечал Андрей с улыбкой понимающей и немного грустной.
Он сказал так с улыбкой грустной, может быть, как раз от этого своего «понимания», и продолжал далее:
— Эйнштейна из меня не получится, это уж точно. Я изучил неплохо биографии многих великих. Не хватает… мне не хватает, ну например, феноменальной профессиональной памяти. Хотя бы этого, да и время сейчас дюже неподходящее, можно даже сказать, хуже некуда времечко. Как в географии, помнишь? Кому-то выпало открыть материки новые и серьезные острова, а другим просто не осталось таковых на планете родной. Значит, лети в небеса звездные, а лететь-то пока не на чем! — вот и жди, пока наука подкатит к порогу кабриолет межпланетный… Хватит терпения?.. Вот, считай, точно так сейчас и в физике. Теория относительности, микромир, квантовая механика… Переворотные большие открытия, считай, только что сделаны, резервуары базовые только что прорваны, и пришло время полнить новые. Поезд прогрохотал минутами прежде нас, сейчас налицо время спокойных течений, сейчас налицо время подводки к новому уровню знаний, время накопления базы, а это работа по большей части черновая, кропотливая и… дюже, дюже нескорая… В общем, по-моему, здесь лучше мыслить трезвее, и вот такую перспективу я вижу. Революции в физике сейчас вряд ли кому-то подвигнуть, но вот стать обыкновенным доктором наук, профессором рядовым дело другое… Это дело мне по силам вполне, и здесь я уверен.