То есть, как мы уже говорили, и в Мире духовном нет случайностей в строгом смысле этого слова. А есть только необходимости — необходимости, которые иногда даже можно «понять», приглядись и прислушайся…
Мы появляемся в жизнь с грузом конкретным того, что было ранее. Мы этого «не помним», но это было. Было и определяет во многом дальнейшее. Определяет то, для чего мы посланы в жизнь, на этот особый базисный уровень глобального Бытия. Определяет то, что называется словом «судьба».
Тоской повеяло?
Как это грустно, неромантично, тоскливо — все ясно, все предопределено. Но! — слово «во многом» употреблено здесь не зря. Грустно, тоскливо это только для камня лежачего, грядущее вне его личных мотивов, желаний и действ, а нам! — нам воля и совесть Даны. И суть как раз в том, чтобы не уподобляться камню лежачему, суть как раз в том, чтобы не против совести плыть. И в Книгах недаром Прописано: «Стучите и вам отворят!»
В совести, совести! — в начале божественном, светлом души нашей ищи здесь пути.
И снова строки на память:
Как сказано! — есть, есть пути торные, но есть и стежки-дорожки кривые, скользкие в душе нашей. Дай только волю, «припишешь».
И снова — пятистишье всего лишь, а махина какая единого Мира. И снова «изумительно, нечеловечески, чудесно».
Законы, законы… Законы строгие, сейчас пишете. Сейчас вот законы строгие — когда нужно. А как же «задумка, организующий замысел еди-ный?» — целая книга об этом, да и стихотворение в прозе, «Пророк»… Такой вот вопрос предвижу со стороны придирчивого скептика. Действительно, крен некий наметился, чувствую, и потому отвечаю.
А почему мы так боимся слов этих, «задумка, замысел организующий?», — давайте спросим тогда в свою очередь у придирчивых скептиков. Ведь есть законы строгие в Мире материальном? — есть, есть, отрицать же не будете. А наличие законов само по себе уже есть организация, организация высочайшая.
Иначе… хаос.
Или… ничего.
Но Мир есть, он существует, и он вовсе не хаос. В Мире действуют строгие законы, а это значит, что уже присутствует высочайшая организация.
Законы просто ради законов?
Но нет же.
Перефразируем известное: «Раз звезды зажглись, значит, для чего-то это нужно» — этот, именно этот здесь случай! В Мире действуют именно те законы, которые и нужны в рамках некоего единого организующего замысла. Вспомним невольное сравнение с гигантским геном нашего выдающегося астронома. Казалось бы, «простейшее плазменное облако», что возникло сразу после Большого взрыва, но оно не рассеялось в холодный хаос, не ушло в никуда… И в результате наш трижды «невероятный», удивительный Мир.
Законы, законы строгие есть стержневой фундамент этого Мира. Вот отсюда и следует генеральная линия развития его, его «судьба». Но одних законов явно, явно недостаточно. Должно, должно быть Нечто еще.
Об этом было немало сказано в «Связующей нити», и предстоит сказать очень много еще.
В жизни случается, когда волею обстоятельств оказываешься во власти одного человека или целой группы людей. Конечно, абсолютное всевластие невозможно. Даже самый выдающийся в этом смысле диктатор ограничен, ограничен благоразумием или же, по крайней мере, силами Высшими. Но подчас зависимость столь велика, что создается иллюзия, иллюзия чуть ли не полного всевластия, а, следовательно, и полной безнаказанности.
Так, Игнат Горанский главный герой романа, облаченный титулом «самого здорового», как раз и являлся почти полновластным диктатором в своем детском классном мирке. Да и откуда было ждать защиты несчастному пацанчику? — пожаловаться означало лишь прослыть ябедником и обрекало неизбежно на новые издевательства, пускай и сокрытые на время, издевательства исподтишка, но не менее циничные и унизительные.
Почти полновластным диктатором в злополучной тринадцатой группе была и Галина Петровна Круглова. Понятно, что недостать никак ей было Андрюху Лебединского, профессора будущего да девчонок, зубрилок старательных, все же остальные были примерно на одинаковом уровне. И оказаться в незавидной роли очередного «избранника» мог, по сути, любой. Но обычно Галине Петровне было вполне достаточно одного человека исключительно мужского пола в какой-то из групп, в которых она вела практические занятия на курсе. Больший размах становился уж слишком приметным для начальства: хоть высшее образование есть штука вовсе не обязательная, но и выгонять народ пачками из института для государства уж слишком накладно — дай развернуться на полную, так, глядишь, к пятому курсу можно и вовсе без выпускников-специалистов остаться.
Говорят, что есть люди добрые и люди злые. Очевидно, так можно сказать тогда, когда достаточно велико преобладание одного из начал в душе нашей, одного из тех двух исконных начал, о которых мы уже достаточно говорили ранее. И особенно в детстве нам легко разделить. Нам не нужно никаких приборов, никакой математики, никаких уравнений, достаточно первого взгляда, первых мгновений. Мы просто чувствуем, чувствуем вне разума добро или зло исходящие. Вне разума то же чувствуют и животные, животные тянутся именно к добрым людям.
Игната Горанского, главного героя романа также никак нельзя было отнести к людям злым. У него открытый взгляд, он всегда готов был помочь однокласснику в делах учебных и прочих мальчишеских, готов был помочь вне зависимости от того, кем тот являлся в классной иерархии, потому и за помощью к нему всегда обращались легко и охотно. У него никогда не было этой особой наглости, «второго счастья» по известному выражению, когда надо непременно двинуть вперед всех, пускай даже по головам. К нему всегда тянулись животные.
Но был, был и бесенок неслабый в душе его. И вот, когда к ощущению всевластия и безнаказанности классного диктатора добавлялась еще и скука… Да, да, вот и он! — вот вам и набор тот самый классический, когда бесы наши внутри торжествуют в особенности.
… Она была среднего роста, чрезвычайно сухощава, нескладна фигурой. Она никогда не улыбалась весело, жизнерадостно, она никогда не сияла улыбкой. Она всегда казалось придавленной тяжко, придавленной фатально чем-то неподъемно тяжким извне и сама сутулость ее казалось совсем необычной, не в виде весьма распространенного среди фигур людских вопросительного знака, а именно в виде очень тупого геометрического угла, поставленного на один из концов вертикально, торчмя. Сутулость ее казалась именно фатальной, неизбежной, неотъемлемой, словно некоей явственной меткой, присущей изначально, переданной за какие-то неблаговидные делишки еще из Мира того, предыдущего… Вдобавок и голос ее, скрипучий и низкий также казался придавленным тяжко, глубоко, неотъемлемо.
— Скрипучая, видать, у тебя жизнь, дамочка! — наверняка, так и подмывало про себя воскликнуть человеку повидавшему, взглянув хоть раз и послушав Круглову.
В совокупности это также давило, угнетало, тянуло куда-то вниз с безысходностью неподъемной. Известно взрослому люду, каково в жизни нашей, когда такой вот крючок давленый поставлен судьбой наверху по служебной лестнице, что же тогда говорить о доле студенческой. О доле студенческой, когда в известном смысле зависимость почти полная.
Ведь даже когда просто решаешь задачу у доски — как колоссально значит один только взгляд наставника, взгляд приветливый, живой, открытый; как колоссально значит лишь один настрой на благо, просто желание искреннее услышать правильный ответ. Легкий кивок, ободряющая улыбка, нужное слово с мельчайшим налетом подсказки — как эликсир живительный, как мозговой ускоритель, как источник неисчерпаемый подлинного вдохновения!