Разбудили меня оглушительные взрывы. Дом дрожал, как при землетрясении. По ушам, словно хлыстом, резанул свист приближающейся бомбы. Взрыв с новой силой затряс кряжистый, видно, перед самой войной построенный дом. Под ноги с треском рухнули оконные переплеты, зазвенели по полу осколки стекла. Взрывная волна с силой, словно пылинку, вырвала рамы. После крепкого сна я не сразу разобрался, в чем дело. Резкий свет аккумуляторной лампочки ослеплял глаза. Осмотрелся.
Муравьев, опершись на локоть, полулежал на полу и, надрываясь, что есть силы кричал в телефонный аппарат. Лицо его, и без того обычно розовое, сейчас было ярко-красным. Вот он с силой подул в трубку, снова громко заговорил и, видно ничего не услышав, бросил трубку и посмотрел в мою сторону.
— Проснулся! Хорошо, хоть фашист тебя разбудил. — Сердито крикнул телефонисту:— Связь! Живо у меня!
Солдат бросился исполнять приказ, но в ту же секунду шарахнулся от двери назад и растянулся на полу. Михаил Михайлович и Муравьев под свист новых бомб привалились ко мне.
Бомба разорвалась где-то у самого крыльца, и дом качнуло так, что он затрещал и сильно накренился.
— А может, в подвал?— спросил дивизионный комиссар.
— Не полезем! Уж раз от этой дуры изба устояла, другая сюда не попадет, — сказал Кульков. — За это ручаюсь.
— Неспроста, видать. Пронюхали, — отозвался Муравьев,
— Ничего нет мудреного. Тут и дурак пронюхает. Целое соединение подошло.
Отбомбившись, самолеты прострочили из пулеметов и один за одним ушли. Я поднялся, спросил у Муравьева и Кулькова об обстановке. Нового ничего не было. Пошел в соседнюю комнату. Политотдельцы все были в сборе. Задание они получили еще вечером. Сейчас лишь дал им короткое напутствие, и они направились в батальоны. Следом за ними оставили покалеченный дом и мы с Куликовым.
Морозная ночь медленно оттеснялась забрезжившим рассветом, зарождался день. На востоке, далеко у горизонта, медленно затухала ярко-красная звезда.
«Погожим будет день, — подумал я. — Что-то он нам принесет? Удастся ли взять это Тараканово? Не подведет ли артиллерия соседней бригады?»
На передовой было относительно спокойно. Изредка слышались разрывы мин, снарядов, бледно вспыхивали ракеты.
За домом нас встретил комиссар батальона связи старший политрук Никашин, крупный, степенный детина. Он отличался большим трудолюбием и ревностным отношением к делу. Денис Павлович успел уже побывать на узле связи и сейчас спешил к комиссару штаба бригады. Всматриваясь в чисто выбритое лицо Никашина, я вспомнил нашу первую встречу.
Он подошел тогда ко мне важной походкой человека, занимавшего солидный пост. И я не ошибся. Никашин до ухода на фронт был несколько лет начальником Главного управления Министерства торговли.
— А как с воинской службой, тактикой боя? — поинтересовался я.
— Кое-какой опыт имеется. В гражданскую войну воевал комиссаром батальона. •
— Это совсем хорошо. То и другое вам пригодится...
Я посоветовал Никашину заняться сколачиванием батальона, сделать вместе с командиром все, чтобы хорошо работала связь, побольше уделить внимания партийной и комсомольской организациям, расстановке коммунистов.
— Все будет сделано, — твердо заверил Никашин.
Вот так четыре месяца назад мы впервые с ним и познакомились. Он довольно быстро освоился с новой работой, и дела у него пошли неплохо. Сейчас Никашин коротко информировал: связь действует безотказно, все необходимое на период боя предусмотрено.
Ночью моряки бесшумно сменили потрепанные части воевавшей здесь бригады, провели необходимые маскировочные работы. В 9 часов утра командиры батальонов доложили о готовности к наступлению.
Рассматривая в бинокль расположение противника, я в который раз уже думал: «И все-таки стоило поддержать наше предложение атаковать ночью, с ходу! Пауза во всех отношениях выгодна только врагу». Конечно, нам тогда не была известна вся сложность складывающейся обстановки и в районе Холма, и в районе Демянска. К тому же неудачные атаки Тараканова другими соединениями, по-видимому, оказали немалое влияние на решение командарма.
В 9 часов 30 минут командир бригады по телефону подтвердил командирам частей, что все без перемен. Это означало: час атаки—10 часов и время открытия огня артиллерии — 9 часов 45 минут. В такие моменты всегда кажется, что время остановилось. С нетерпением ожидаем грозного и вместе с тем близкого и знакомого артиллерийского залпа. Стрелки на циферблате медленно приближаются к 9 часам 45 минутам. Мы стоим в тесной щели. Я смотрю на Сухиашвили. Чисто выбритое, утомленное лицо Константина Давыдовича сосредоточенно. Пальцы рук сжимают крупный цейсовский бинокль. Они и выдают его внутреннее волнение. Его черные большие глаза устремлены на позиции врага.