Стручков посмотрел на свои сапоги и пошевелил в них пальцами. На левой ноге они быстро стали согреваться, а на правой плохо слушались. Стручков пощупал бедро. «Больно. Вену не перебило, и то хорошо. А то истек бы кровью».
У стога хорошо ему было лежать. Он согрелся, собрал силенок. «Пора и в дорогу. Ночь зимняя затяжная, но и она не бесконечна». Двинулся. Шагов двадцать прополз, устал. «Может, вернуться в стог?.. Замаскируюсь получше... Заманчиво, что и говорить». Стручков лежал и обдумывал эту мысль. «Нет, шалишь, парень! Этого как раз делать и нельзя! Слабость проявляешь, Стручков! Ведь гитлеровцы наверняка утром увидят, что один русский уполз, мой след приведет фашистов к стогу. Они найдут и прикончат». После самовыволочки осталось единственное — собраться с силами и продолжать ползти. Только к своим... На небе ни облачка. Полнолуние делало ночь слишком светлой... (Мне также хорошо запомнилась эта ночь: Сухиашвили, Муравьев и я почти всю ее напролет провели на переднем крае. Тихо и безветренно было.)
Редко, очень редко где-то в стороне выпускал короткие очереди немецкий пулемет. Он и являлся для главстаршины чем-то вроде путеводителя. Стручков вздохнул глубоко и двинулся в путь... Первые двести-триста метров он преодолел сравнительно быстро. На пути все чаще попадались убитые. Попробовал вооружиться... Но где там! С автоматом ползти не мог. Взял ремень с пистолетом и нож. Обоймы парабеллума пополнил патронами из автомата и пополз дальше. «Я уже должен вроде достигнуть вражеских окопов, а их все нет и нет. Притихли все. Неужели, гадюки, молча наблюдают за мной? Мол, сам скоро к нам пожалует».
Стручков полз дальше. С каждым метром было все труднее, пришлось чаще делать остановки. Луна скрылась, стало темнее. Маскироваться теперь лучше, но куда ползти? Где окопы врага? Где свои?
Метрах в трехстах заговорил фашистский пулемет. Трассирующие пули прошли в стороне, но в том направлении, куда он полз. «Это хорошо! Значит, нахожусь на курсе».
Оборона у фашистов оказалась узлами, сплошных траншей не было. Поэтому Стручков не увидел на пути окопов и незамеченным прополз за передний край противника. Это приободрило главстаршину, и он пополз быстрее. «Доберусь. Теперь я на нейтралке. Наши должны знать, как дрались и как умерли моряки в Тараканове... Должны».
Меж тем забрезжил рассвет. Впереди было голое поле. Ползти по нему днем, на виду у противника невозможно. Осталось единственное — переждать день. Кое-как добрался до ближайшей воронки, нагреб в нее снегу, на животе сполз на дно. Улегся как на перине. Снежок мягкий, его к краю воронки только ночью намело.
Нежданное облегчение почувствовал Стручков в этой яме на нейтральной территории. Весь израненный и избитый, после такого труднейшего пути словно в рай попал. С первой же минуты его бросило в сон, и он стал засыпать с ощущением какой-то невиданной доселе приятности во всем теле. И сразу как-то забыл обо всем. Быстро мелькнул в памяти трудный бой, пушка вражеская на прямой наводке, ее первый выстрел, оглушительный разрыв в доме. Затем атака. Перед глазами вырос Самойлов. «Пить... Пить хочу!» Тишина — и вдруг выстрелы, один, другой... Стручков встрепенулся, стряхнул сон. «Ах черт! Чуть было не уснул. Хорош бы был! От одной смерти ушел и сунулся в лапы нелепой».
Стручков сел, придвинулся к стенке воронки, протер глаза и вслух сказал себе: «Спать нельзя. Замерзну. Только бодрствовать! Победить сон». Сон теперь оказался для него врагом номер один.
Рассвело. Задула поземка. И наши и вражеские окопы молчали. Прошел час, и где-то у противника стало бить одно орудие. Через несколько минут ему ответило наше. Началась артиллерийская дуэль. Она вскоре переросла в батарейную. «Теперь скоро кончат». И Стручков угадал. Стрельба кончилась неожиданно, как и началась. Недолго продолжалась и метель. Крепчал мороз. Стручков стал мерзнуть. Он тихонько здоровой ногой стучал по ступне раненой, усиленно шевеля пальцами ног. Грел руки в кармане и за пазухой, тер щеки. Расстегнул шинель, покрепче натянул на себя ее полы и затянулся ремнем. Стало теплее, но ненадолго. К спине, бокам снова пробрался холод. Хотелось есть и еще больше лить. Жажду утолил снегом. Снова подкрался сон. Никогда раньше Стручкову не приходилось так бороться со сном. Он отбивался от него всеми силами. Кусал губы, терся лицом о снег...
Наконец-то стемнело. Стручков выкарабкался из воронки. Кругом было тихо. Стручков снова пополз, отвоевывая у снега метр за метром, а потом уже и сантиметр за сантиметром. Он совсем выбился из сил. После одной передышки попробовал сдвинуться с места, и не получилось. Словно пристыл. «Неужели все? Неужели конец?» Совсем низко над ним проплывали белые, густые облака. Он вытянулся, разбросал руки, расслабил мышцы и набрал полные легкие воздуха. «Нет, это не все! Не сдамся. Полежу еще и поползу. Поползу, чего бы это ни стоило!» И Стручков рывком повернулся на живот. Впереди себя он увидел несколько застывших беловатых бугорков. Стручков впился в них глазами. Какое-то время они были неподвижными, но так было недолго. Они зашевелились, затем задвигались... Ему хотелось закричать «ура». «Нет, спешить нельзя. Надо подождать!» Что это были люди, сомнений у него не было. Но чьи люди? Может быть, это немецкие разведчики, возвращающиеся после неудачной вылазки? Тогда для них главстаршина находка... Извлек из кобуры парабеллум, взвел курок и положил его под полу шинели. А люди в белых маскхалатах, осторожно, ползком продвигались в его сторону. «Наши разведчики. Точно!» Но он не торопится и лежит неподвижно. Вскоре разведчики заметили его. Двое отделились от группы и поползли в его сторону... Стручков застыл, изображая убитого, но по-прежнему внимательно наблюдал за приближающимися к нему людьми. Когда они были совсем рядом, он вдруг увидел на груди разведчиков наши автоматы, надетые поверх маскировочных халатов. Они подползли вплотную. Один сказал «Наш». Стручков молчал. Другой снял с руки Стручкова варежку, ощупал пальцы, радостно произнес: «Гляди, теплый! Да смотри, он живой!»