Самолеты удалились. Мы уже на ногах. Но почему-то ждем, не выходим, словно клубящаяся пыль преградила нам путь к выходу. Вот густой смрад постепенно рассеивается, оседает. Я теперь вижу причину нашей задержки: снаружи дверцу нашу привалило землей. Связисты расчистили проход. Дверцу приоткрыли.
Неминувший, Сухиашвили, Муравьев, я ползком выбираемся наружу. Осматриваемся. Кругом изрытая глубокими воронками земля. В радиусе тридцати-сорока метров кажется, что блиндаж — единственное место, в которое не попала бомба. Командующий артиллерией полковник Иванков, осматривая курившиеся воронки, бросил взгляд на наш блиндаж, потом снова взглянул на ближайшие к нему воронки, удивленно покачал головой.
— Да так только на войне может быть!
Еще не осела полностью пыль, а назойливый гул приближающихся фашистских самолетов снова загоняет нас в блиндаж. Картина повторяется с небольшими вариациями. Слышу, как гуськом, по одному, подходят бомбардировщики. Вот они совсем близко, рядом. И тут же в блиндаж снова врывается вой сирены. Он стремительно нарастает, следует пулеметная очередь, за нею душераздирающий свист бомб, оглушающие разрывы. Дрожит, прыгает блиндаж.
— Надо нам было в этой мышеловке собраться вместе! — говорит дивизионный комиссар Муравьев во время паузы между разрывами. — Неопытность-матушка... А блиндаж ничего. Держится...
— Нас, видать, пожалел, — в тон ему ответил Сухиашвили.
Самолеты снова удаляются, наступает тишина. Но никто не поднимается. Знают, что пауза будет непродолжительной. Действительно, проходит три-четыре минуты, и гул моторов нарастает, зловеще приближается к нам. Нервы — точно струны, натянутые до отказа. Хорошо слышу, как самолеты разворачиваются для четвертого захода. Связь снова порвалась! Сухиашвили рывком поднимается на ноги, резко толкает дверцу и в полуразваленный выход с трудом протискивается наружу.
— Пошел к связистам. Может, у них нет обрыва, — сказал он на ходу. Нарушение связи с батальонами его бесит.
Четвертый заход оказался самым ожесточенным. Фашистские летчики, словно догадываясь о неэффективности своей бомбежки, теперь вконец обозлились. Каждый самолет выпускает из пулемета длинную очередь и сбрасывает одну-две бомбы. Стонет земля. Воздушные волны резко ударяют по ушам. Осколки, куски земли, искромсанные части деревьев колотят стенки На крышу грохнулось дерево. Блиндаж тяжело качнулся, на головы рухнула земля.
Делаю попытку повернуться на бок. Получилось. «Ну,-. думаю, — все в порядке». Муравьев тоже задвигался:
— Жив?
— Нормально.
— Другие как? — уже веселее спросил дивизионный комиссар.
— Живы! Живы! — послышалось в ответ.
Темная масса пыли стала рассеиваться, проступили контуры внутренней части блиндажа. Потолок его осел и сильно накренился. По очереди с трудом протискиваемся в узкое отверстие и выбираемся на свежий воздух. «Музыканты», как окрестили матросы немецкие самолеты Ю-87, улетели. Связисты уже трудились над исправлением поврежденной линии. По мере восстановления связи комбриг слушал доклады из частей. Потери были ничтожными. Артиллеристы совсем не пострадали: гитлеровцы отбомбили ложные позиции.
На этом наблюдательном пункте комбриг оставил полковника Неминувшего. Сам же он, военком Муравьев и полковник Иванков заторопились на запасной НП. Минометчики ушли к себе, мы с Куликовым направились в роту противотанковых ружей. Она занимала оборону вдоль Холмского большака.
Первая мощная бомбежка после затишья являлась предвестницей наступления фашистов на Холм. Как и предвидел штаб бригады, местом прорыва они наметили наш участок. К слову скажем, мы давненько заметили — фашисты как-то особенно возненавидели моряков. Верно, удивляться этому не приходилось. Они не могли простить им те стремительные ночные атаки во время двухсоткилометрового марша по тылам 16-й германской армии.
Позиции моряков проходили по опушке небольшого, когда-то густого Пронинского леса. Ломаная линия нашей обороны левым флангом упиралась в реку Ловать, а правым — в непроходимое болото. Вместе с редкими окопами на второй и третьей линии участок обороны представлял собой позицию в виде неправильной формы четырехугольника. Моряки его называли «пятачком». Несколько глубже расположился небольшой резерв командира бригады и недалеко от него — артиллерийские позиции.