7 марта, еще впотьмах, гитлеровцы стали накрывать наши боевые порядки плотным огнем артиллерии. С рассветом появилась первая партия бомбардировщиков. Началась артподготовка. Артиллерия и минометы моряков отвечали огнем. Но силы были неравные: удары гитлеровцев превосходили наши более чем в два десятка раз. Через несколько часов снова повисла над нами крупная партия самолетов. Фашисты наносили удар по переднему краю и минометчикам. На смену им через небольшой промежуток времени пришла новая партия, за этой еще и еще...
Офицеры штаба и политотдела под шквальным огнем врага добирались до переднего края. Узкая, изгибистая траншея, соединявшая три позиции, оказалась наполовину засыпанной, а в ряде мест и совершенно сровненной с землей. В пути нам не один раз приходилось отыскивать до этого хорошо известную траншею.
Со второй половины дня бомбовые удары становились сильнее. Фашисты начали сбрасывать 250-килограммовые и полутонные бомбы. Теперь они бомбили передний край и дорогу Локня — Холм, один заход сделали и по деревне Куземкино.
В 17 часов 30 минут улетела последняя партия бомбардировщиков врага. Следом за нею фашисты обрушили мощный артиллерийско-минометный огонь по нашему переднему краю. Минут через десять они перенесли огненный вал на боевые порядки артиллерии и минометов. Ровно через пять минут после этого фашистская пехота по большаку и кюветам в рост двинулась на Холм. Они были убеждены, что живых людей на этом изрытом поле нет.
Моряки, находившиеся на большаке, заметно пострадали от артобстрела и бомбежки. Траншея их была во многих местах засыпана, окопы и огневые точки полуразрушены, а многие и совсем завалены. В отделениях матросы и офицеры недосчитывали многих своих товарищей: одни убиты, другие тяжело ранены.
Моряки хорошо видят скованные, напряженные лица немцев, каски, закрепленные ремнями у подбородка, вороненые дула автоматов. Но команды к открытию огня все нет. Моряки беспокойно задвигались.
— Товарищ главстаршина... Надо стрелять!
— Совсем же рядом!
— Что ждем?
Главстаршина Хмара по-прежнему выжидает. Он не брал уже во внимание первую цепь. С нею будет покончено в первые же секунды. Все его внимание теперь сосредоточено на последующих группах противника. Отчетливо слышен нервический топот кованых сапог. Они вот-вот направят свои автоматы в траншею застывших у оружия моряков. И в эти полные драматического напряжения секунды, когда враги были всего в трех-четырех десятках метров от моряков, кончилось выжидание. Хмара внятно и отрывисто крикнул:
— Огонь!
Ураган автоматного огня обрушился на фашистов. Дрогнула их цепь, рассыпалась как горох. Послышались крики, вопли... Но атака не прекратилась. Через несколько минут высыпала новая цепь, за ней вторая...
Сухиашвили, Муравьев и я вместе с Куликовым, оставив полуразрушенный НП, шли на передний край. Невеселая картина была на нашем пути. Местами Пронинский лес превратился в огромное месиво. На каждом шагу мы натыкались на свежую воронку, вывороченное с корнем дерево или на разрушенный блиндаж с почерневшими, разбросанными в разные стороны бревнами.
Нелегко мне было узнать первую траншею. В прежнем виде ее больше не существовало. Вместо траншеи была неровная, изъеденная по краям осколками и во многих местах засыпанная канава, в которой на небольшом расстоянии друг от друга работали лопатками по два-три матроса.
В траншее первого батальона мы с Виктором Куликовым задержались возле моряков. Было видно, они хорошо потрудились, много сделали и теперь отдыхали, раскуривали козьи ножки.
— Ну как, идет работа? — спросил я, подсаживаясь к ним.
— Сделали кое-что, товарищ батальонный комиссар, но конца не видно: ведь весь день пахали, — ответил за всех пожилой моряк.
— Попотеть еще придется, — поддержал его второй.
— Свое-то сделали. Теперь другим треба помочь.
— Как наступали на вашем участке фашисты?
— Особливой настойчивостью не отличались, — ответил снова пожилой моряк. — Такого оборота не ждали. Видать, на успех огня полагались. Много мы их покосили. Да и своих кое-кого потеряли. А старшину вот, — кивнул он на бледного, молчаливого молодого парня, — из-под земли отрыли.
— Как чувствуешь себя? — спросил я у старшины.
— Обойдется, товарищ комиссар.
Поговорив с матросами, мы пошли дальше по траншее. Постепенно положение дел вырисовывалось все более отчетливо. Потери мы понесли, и немалые, но много меньше, чем ожидали. Невиданная по ожесточению бомбежка и мощный артиллерийско-минометный обстрел в течение дня крохотного участка, казалось, должны были поставить нас перед катастрофой. Но нет, дело обстояло не так. Как ни старались фашисты, они не достигли своего.