После полудня снова стихло. Странно даже показалось. Пять минут назад все гремело и тряслось, и словно по мановению волшебной палочки сделалось тихо. Но так продолжалось недолго. У Михаила Михайловича состоялся «крупный разговор» со связистами. Он дал им всего десять минут на восстановление связи и через сплюснутый выход протиснулся наружу. Вид у него был помятый, шинель измазана, лицо как у трубочиста, темно-рыжие усы пропитались гарью. Совсем не изменились лишь его глубоко посаженные глаза. Они смотрели на меня довольно бодро, с его обычной невозмутимостью.
— А ты хорош! — Я от души рассмеялся.
— Да и ты не лучше.
— Тебе надо протереть лицо.
— А тебе?
— Мне, может, тоже надо. Но я же не вижу его.
— Рано туалетом заниматься, Андрей Сергеевич. Все, что было, цветики. Они нас сейчас ягодками угостят, — безапелляционно, словно только вернулся из гитлеровского штаба, сказал Михаил Михайлович и, опуская на грудь бинокль, добавил: — Этой передышкой они поиздеваться над нами решили. Перед атакой устроят нам особый сабантуй... — Он посмотрел на часы: — Еще минуты три — и начнут.
Михаил Михайлович и на этот раз оказался провидцем. Стянув большую массу авиации, гитлеровцы совершили самую ожесточенную бомбардировку наших позиций за все семь дней. В 16 часов над Куземкином проплыла первая группа самолетов. Они пикировали на несколько целей: передний край, артиллерийские позиции, расположения минометчиков, кюветы большака Локня—Холм и нашу деревню.
Зазуммерил аппарат. Телефонист сказал:
— Товарищ комиссар, комбриг вас просит.
— Слушаю, Константин Давыдович.
— Осложняются дела. Хочу туда податься с офицерами. Как ты думаешь, комиссар?
— Правильно. Было бы лучше мне пойти, но нога связала меня.
— Конечно, оставайся, я пошел. Неминувшего и оператора оставляю на НП.
— Желаю успехов.
...Их было семь. Впереди шел по изуродованному и во многих местах засыпанному ходу сообщения Сухиашвили, за ним начальник политотдела Батенин, Халин и другие штабисты. Часто спотыкались. Константин Давыдович дважды упал. Последний раз растянулся во весь свой внушительный рост, видно, ушибся, чертыхнулся, но поднялся с поразительной быстротой и полубегом устремился вперед. А кругом все грохотало, стонала земля, по их головам, спинам барабанили комья земли и с разной силой ударяли воздушные волны. Перед Пронинским лесом остановились: двумя минутами раньше в ход сообщения попала полутонная бомба.
— И надо было чушке этой угодить сюда, — бросил комбриг и, выпрямляясь, попытался заглянуть вперед. Но ничего не увидел: дым и взлетевшая фонтанами земля, перемешанная с черным снегом, все заслонила.
Не раздумывая долго, Сухиашвили сполз на дно воронки, за ним начальник политотдела и другие офицеры. Батенин подставил Константину Давыдовичу плечо, и тот выкарабкался к ходу сообщения, протянул руку батальонному комиссару. В Пронинском лесу до переднего края добирались ползком по сплошь засыпанному на различную глубину ходу сообщения.
Основная траншея на переднем крае также больше теперь походила на полузасыпанную канаву. Метров десять проползли и оказались в зоне шквального артиллерийского огня противника. Снаряды и мины рвались кругом. На три четверти группу засыпало землей. Когда чуть стихло, Батенин пополз на левый фланг, Иванков — на правый, Сухиашвили остался в центре. Через несколько минут о его приходе узнали все моряки, что вызвало заметное оживление у обороняющихся.
В обе стороны по траншее тут же полетела команда, которую комбриг прокричал на ухо командиру второго батальона: «Комбриг требует срочно привести траншею в порядок! За врагом наблюдает командир взвода, другие работают!»
Константин Давыдович приказал комбату усилить резерв и оставаться на месте. Он еще сделал несколько указаний Халину и пополз по траншее.
— Фролов?
— Так точно, товарищ капитан первого ранга! — отозвался старший матрос, поняв вопрос Сухиашвили больше по губам.
«Таким же атлетом остался, каким был на крейсере», — подумал комбриг. Запыленное, с темными подтеками от пота лицо его посветлело, большие черные глаза заискрились. С навала земли он спустился на дно расчищенного участка траншеи, поднялся на ноги, поправил портупею, одернул шинель и осмотрелся. Фролов с силой вонзил лопатку в земляную стенку.
— Мо-ло-дец! — прокричал Сухиашвили и жестом руки показал: «Порядок». Он хотел взглянуть в сторону врага, но тут же пригнулся: поблизости разорвался тяжелый снаряд. На пальцах спросил о боеприпасах. Фролов указал на две противотанковые, три противопехотные гранаты, два запасных магазина к автомату и целую немецкую каску патронов.