— Учтите, эта позиция — глаза третьего батальона. После нашего огневого налета там мало чего живого останется. Вернуть этот участок несложно. Вот удержать его будет во много раз труднее! Отсюда вывод: когда захватите траншею, немедленно глубже зарывайтесь в землю. Не забывайте о наблюдении. Когда отобьете несколько атак, враг с вами поступит по нашему методу: обрушит массу огня. Вот тогда смотрите в оба. Когда фашисты бросят максимум сил и окажутся близко к вам, мы их накроем так же плотно, как и перед вашей атакой. Успех вам будет обеспечен. Повторяю: как можно ближе прижмитесь к разрывам своих снарядов! И только мы перенесли огонь — энергичнейший бросок! Ну, ни пуха вам ни пера!
Смеркалось. Солнце скрылось за горизонтом. Постепенно утихла перестрелка, и на всем участке фронта установилась тягучая, кладбищенская тишина. Перед вечером гитлеровцы без труда отбили несколько слабеньких атак потрепанной роты Морозова. Комбат предпринял их по рекомендации начальника штаба бригады с тем, чтобы усыпить бдительность противника. Эти немощные атаки очень хорошо имитировали отсутствие сил и желания восстановить положение. После них, очень возможно, гитлеровцы подумали, что русские смирились с потерянным, во всяком случае, хотя бы на этот день. И это устраивало гитлеровцев.
И вдруг, разрывая эту полнейшую тишину ночи, на самых «высоких нотах» заговорила наша артиллерия. Шквал огня и железа рвал и кромсал клочок захваченной врагом нашей земли. Клубы пламени, заволакиваемые пылью и дымом, поднимались на том месте. На пятой минуте по команде Щербакова гвардейцы его взвода стали энергично приближаться к разрывам своих снарядов. С трудом успевала за автоматчиками сводная рота Морозова.
Все было до предела уплотнено по времени. Автоматчики вместе с моряками батальона без потерь преодолели трехсотметровое расстояние. Когда они вплотную прижались к своим разрывам, артиллеристы перенесли смертоносный шквал огня на сто метров в глубь фашистской обороны. Автоматчики, не снижая темпа движения, уже через несколько секунд ворвались в окопы противника. Дерзкая атака моряков, начавшаяся на пятой минуте мощного артиллерийского налета, сделала свое дело. Успевшие привыкнуть к тому, что предыдущие наши атаки начинались спустя двадцать-тридцать минут после открытия артиллерийского огня гитлеровцы в первые минуты огневого шквала попрятались в укрытия. Даже немецкие наблюдатели не следили в это время за нашими позициями. В траншее, что ближе к нам, фашисты были уничтожены. Гитлеровцы в соседних окопах, услышав треск наших автоматов, растерялись и бросились бежать.
Как и предвидел начальник штаба, гитлеровцы трижды контратаковали, но, получив отпор, приостановили наступление. На какое-то время сделалось тихо. Но ровно в 21 час с новой силой закипел бой. Гитлеровцы обрушили огонь на отвоеванную у них позицию. Но артиллеристы полковника Иванкова сработали мастерски. Бросившаяся в атаку гитлеровская пехота была накрыта огнем нашей артиллерии. Атака врага была погашена нашим опытнейшим артиллеристом в зародыше. Враг еще неоднократно атаковал позицию, но безрезультатно. На этом и закончился этот упорный и кровопролитный бой.
Ночью в блиндаже комбрига Щербаков рассказывал о прошедшем бое, об отличившихся людях его взвода. При докладе он ни словом не обмолвился о комиссаре Глушкове, а на вопрос комбрига сказал, что в бою не видел его. Лицо Сухиашвили побагровело. В последнее время комбриг заметно изменил отношение к Глушкову. За несколько дней до этого случая Глушков был мною серьезно предупрежден за бестактность. Был случай, он беспричинно накричал на бойца. Верно, в тот же день Глушков извинился перед этим бойцом.
В последние дни Сухиашвили настойчиво советовал мне обсудить поступок Глушкова в партийном порядке. У командира бригады, понятно, имелись основания быть недовольным Глушковым. Однако со строгими мерами, мне казалось, он спешил. В беседе со мной Глушков дал обещание взять себя в руки, а допущенную им вину искупить делом.
И вот сейчас, отпустив Щербакова, Сухиашвили, с большим усилием сдерживая гнев, заговорил со мной в повышенном тоне:
— Я тебе говорил, комиссар, что Глушков стал плохо воевать. Не обеспечивает свой участок. Просил тебя по-хорошему накажи, строго накажи. Нет, не послушал. А теперь, сам видишь, снимать надо. И снимать с треском! Другие меры принимать поздно!..
Не желая давать простор гневу, комбриг, заложив руки за спину, молча заходил по блиндажу. В углу землянки остановился. Немного постоял молча и затем резко повернулся ко мне: