— Да совсем же не так, товарищ батальонный комиссар...
— Помолчите! — резко обрезал Батенин вещевика, попытавшегося что-то сказать в свое оправдание. — Вы стали обрастать жирком! Зарубите у себя на носу: безответственности, бездушию вашему нет никакого оправдания!
Видно, долго бы еще распекал Иван Степанович интенданта, если бы не мое присутствие. Сейчас он вынужден был свернуть свою беседу, предоставив начальнику вещевого снабжения пять часов сроку на устранение допущенной оплошности. Батенин предложил ему лично проконтролировать завоз обуви в батальон и об исполнении доложить. Тут же мы решили и в других батальонах проверить, как гвардейцев обеспечивают вещевым имуществом, и итоги обсудить в политотделе с участием замкомбатов по тылу и бригадного интенданта.
В этот день разговор наш не затянулся. Я торопился, готовился к отъезду в Политотдел 3-й ударной армии. Взяв у Батенина дополнительные материалы, вскоре выехал в штабарм.
...В Политотделе армии действия гвардейцев 3-й бригады моряков были поставлены в пример. Приятно было узнать, что начальник Политотдела армии дивизионный комиссар Товченков был осведомлен даже о многих деталях боевых дел моряков. Мне впервые довелось с ним встретиться на этом совещании. Понравились его простота в обращении, хорошая память, знание людей, справедливая требовательность.
Здесь же мне довелось познакомиться с начальником политотдела 8-й гвардейской Панфиловской дивизии полковым комиссаром Александром Лукичом Галушко. Обстоятельно поговорить, к сожалению, не удалось, перебросились несколькими словами. Запомнились его ненаигранная приветливость в обращении, мягкий голос. Ни я, ни он, конечно, тогда и не думали, что в скором времени мы встретимся на совместной работе.
Участников совещания принял член Военного совета армии Пономаренко, спокойный, рассудительный, в темно-синей шерстяной гимнастерке, стянутой широким форменным ремнем, с орденом Ленина на груди. Он обрисовал нам общее положение на фронтах, сказал, что дела наши после разгрома гитлеровцев под Москвой во многом улучшились. Он говорил:
— Конечно, предстоят суровые испытания. Враг еще не раз попытается организовать крупные наступательные операции. И на нашем участке фашисты будут предпринимать наступательные действия, поэтому надо и дальше настойчиво повышать стойкость наших частей и одновременно готовить их к наступлению. Наше же положение в целом на фронтах куда прочнее, чем было несколько месяцев назад. А ведь у нас порой складывалось отчаянное положение, товарищи. Я припоминаю сейчас один момент. Это было в первые месяцы войны в Белоруссии, я был тогда членом Военного совета фронта. Ночь. На дворе льет проливной дождь. Вражеские полчища, несмотря на героическое сопротивление наших авангардных частей, рвутся в глубь Белоруссии. Кругом все гремит. Оперативная группа штаба остановилась в небольшой рощице. Тяжелый камень лежит на сердце. Чертовская усталость во всем теле. И вдруг звонок! Вызывают из Москвы. Торопливо подхожу к аппарату. Слышу знакомый голос: «Ну, как дела? Какие произошли изменения?»
Я докладываю, что враг продолжает рваться вперед, мы отходим. Трактора увозим в тыл. Небольшая пауза. Затем говоривший из Москвы продолжает: «Правильно поступаете. Все возможное тяните в тыл, что не можете поднять — уничтожайте, врагу ничего не оставляйте! Действуйте увереннее! Все это временно и преходяще. Никакая сила не сломит нашу партию. Победа будет за нами!» Сами понимаете, как дороги оказались тогда уверенные, ободряющие слова!
После совещания член Военного совета задержал меня.
Отвечая на вопросы Пономаренко, я рассказал о том существенном, что делается у нас. Просил его быстрее пополнить бригаду рядовым и командным составом. Он одобрительно отозвался о последних боях моряков, предупредил о возможном возобновлении фашистских атак.
— Будьте бдительны! Пополнение постараемся выкроить. Военный совет армии уверен, что моряки не пропустят врага в Холм.
На обратном пути, трясясь в машине на кочковатой, сильно выбитой дороге, я думал о Москве, о той, какой я видел ее в трудные октябрьские дни 1941 года. Тогда реальная угроза нависла над дорогой нашей столицей. Потом мысли мои перекинулись на Тамбовщину, где в небольшом городке уже полгода жили эвакуировавшиеся из Калинина моя жена и сын. Там родилась и моя дочурка...