Рабочим ребятам, шахтерам, надоело жить в бараке, где в комнатах дует из щелей и в умывальной нет воды. Они прижали заместителя начальника стройки, отвечающего за быт. И что же он? Принял меры? Послал плотников и водопроводчиков? Дал ребятам инструмент и материалы, чтоб они устроили воскресник?
Нет, он произнес речь. Он обвинял молодежь в малодушии, отступлении перед трудностями и в конце концов поставил под сомнение их патриотизм.
— А каково было лучшим из лучших на целине? — гремел он. — А каково было на фронте?
Этот мордастый бездельник, над которым не капало и не дуло, знал, чем взять таких ребят.
И они смутились:
— Да что мы… Да мы ничего…
На целине, в необжитом краю, действительно тяжелее; на фронте были и не такие переделки; в Антарктиде дует пострашнее, чем в общежитии. Но для чего оратор «мобилизовал» все это? Чтоб прикрыться и не сделать дела. Очень несложного в условиях благоустроенного Донбасса, просто положенного ему по должности дела.
Но беда не только в чьей-то бездарности. Еще сильны обстоятельства, неизбежно порождающие пустое слово.
Когда посылали уполномоченными в колхозы даже заведующего райздравом и управляющего госбанком, то чего же от них ждали? Что могли посоветовать хлеборобам эти честные люди, ничего не смыслящие в сельском хозяйстве? Что они могли им сказать, кроме какого-нибудь: «Смелей, усилий не жалей»?
Недавно я был на Украине, на широко известной стройке большой химии. И ее руководитель, один из самых уважаемых наших строителей, с горькой усталостью говорил мне:
— Обычная история. По плану надо сдать объект в третьем квартале. Но совнархоз «спускает» свой план — «оперативный», «волевой». Он предписывает все сделать во втором квартале.
Это пустая бумажка. Строители это знают, и совнархоз знает, и все это знают. Выполнить «волевой» план невозможно ни при каких усилиях, потому что оборудование все равно не привезут раньше третьего квартала.
Но возражения, экономические выкладки, доказательства, призывы к совести не принимаются:
— Ты брось эти настроения! Не расхолаживай людей!
Как будто пустые слова в самом деле кого-то мобилизуют, подталкивают, поднимают, подогревают!
И вот честные люди, подчинись предписанию, произносят слова, которые ничего не значат, вывешивают лозунги, в которые не верят. В результате: тягчайший моральный ущерб, девальвация слова.
Да, кстати, ущерб не только моральный, но и вполне материальный. В каких-то более высоких инстанциях примут «второй квартал» уже всерьез. И в третьем, чего доброго, уже зачислят объект в «действующие», дадут кому-то наряд на его «готовую продукцию». И родится некий промышленный подпоручик Киже, который «фигуры не имеет».
К сожалению, производители пустых слов могут — и без всякой передержки — сослаться на примеры литературные. Майя Борисова правильно писала недавно в «Литературной газете» о кошмаре табельных стихов, трескучих и пустопорожних. В самом деле, в любую дату — будь то День металлурга, День космонавта или День железнодорожника, или Восьмое марта — в поэтическую рубрику заглядываешь со страхом. И повинны тут не только окололитературные стрелки, всякие никифоры ляписы («Служил Гаврила металлургом, чугун Гаврила отливал»). Тут нередко виноваты и известные, уважаемые наши поэты, мастера. Такая «поэзия» — страшная вещь. Она может в конце концов скомпрометировать даже космос, не только что железнодорожников.
Откликаться — высокий долг писателя. Но, безусловно, «откликаться» надо только тогда, когда есть что сказать. И ни в каком другом случае!
Я как-то смотрел небольшой документальный фильм об уральских кузнецах. Если бы прочесть дикторский текст глазами, наверное, он показался бы вполне пристойным. Но в кино он звучал совершенно кощунственно. Потому что происходившее на экране жестоко разоблачало пустоту трескучих фраз, которые торжественно произносил диктор.
Люди на экране работали в труднейшем цехе, у жародышащих прессов. Их лица были напряжены и прекрасны. А диктор болтал что-то вроде: «Трудовая честь — главное в жизни Ивана Ивановича». И было мучительно неловко, будто и зрители причастны к этому действу.
Вспомним ярость Маяковского, когда при нем какой-то фертик читал рабочим «призывные» стихи:
Знакомый инженер в некотором смущении пересказал мне свой разговор с гостем, деловым человеком из Праги.
— У вас повсюду так много надписей, — осторожно заметил чех. — Я, по пражской привычке, читаю все. И, простите, часто не могу понять, для чего они.