Савелий и тут, в роскошном ресторане, думал свою тяжелую думу о будущем, а Марксина от души веселилась и держалась так, будто каждый день по четыре раза ела в высотном доме.
— Это какая-то дивная сказка, — говорила Марксина о Кремле, об улице Горького, о Третьяковской галерее, о бассейне с подсвеченной водой, о кафе-мороженом «Космос», обо всем.
Они выполнили также всю программу, которую знающие свет провинциалы предписывают каждому впервые едущему в Москву.
Конечно же побывали в стереокино (потом опасливо признались друг другу, что ничего такого особенного не заметили, только голова болела и билеты стоили дорого).
Они хотели еще сходить в новый чудный Дворец съездов. Но оказалось, что по будням там считается как Большой театр. И билеты достать невозможно — все начисто продано на три месяца вперед…
Сава попытался пройти просто так, под честное слово, только помещение посмотреть. Но старушки «швейцарки» и под честное слово не пустили. А одна из них — маленькая, носатая — даже рассердилась:
— Вы представляете, что будет, если всех пускать? Это ж цельный СССР попрется, сто миллиенов.
— Ну и прекрасно! — запальчиво крикнула Марксина из-за Савиной спины. — Миллионам людей будет радость! Как вы считаете?
— А уборщицам нашим? Которым потом убирать… Им тоже радость?
…В Большой театр они так и не попали. Но, конечно, они сходили во МХАТ. Оч-ч-чень понравилось! И, конечно, посетили ГУМ. Это действительно чудесный магазин: в него можно войти голым и голодным, а выйти сытым и одетым или даже не выйти, а выехать на новеньком мотоцикле. Правда, для всего этого требовались деньги.
Деньги летели со свистом. Сто раз в день Марксина шептала у прилавков: «Ой, какая прелесть!» И Савелий, по возможности бодро, говорил: «Купи. Нет, обязательно купи. Действительно очень оригинальная вещь».
И вот остался один пятисотрублевый аккредитив. Последний. На все про все.
— Что будем делать?.. — почти весело спросила Марксина.
Савелий устал думать об этом, все московские радости были для него отравлены этими мыслями. Быть может, судьба его вытолкала из армии, из мира необходимости и приказа, специально чтобы дать ему последний шанс совершить что-нибудь особенное, принять какое-то решение, которое можно будет назвать мечтой и поступком. Ведь ему уже сорок два, — если не сейчас, то никогда.
И вместе с этими возвышенными мыслями, перекрывая и подавляя их, текли другие, унылые, — о жилплощади, о заработках, о детях, на которых одежка-обувка горит, о должности, которая тоже вряд ли его дожидается. Словом, он сказал:
— Надо ехать в Саратов. Все сходится одно к одному.
Надо ехать в Саратов, к Марксининой маме. Все-таки там есть жилплощадь, там большой телеграф, областной.
Марксинина мама, Анфиса Семеновна, терпеть не могла зятя. Она считала его мужланом и погубителем Марочкиной жизни. Но в общем это не имело значения: главное, Марксине с детьми будет лучше.
Приняв решение, Савелий покоя не обрел. Напротив, все, к чему он прикасался в этот день, вызывало боль. Увидел в переулке черно-золотую вывеску «Арктикуголь» (трест с таким названием находился не за Полярным кругом, а в трех кварталах от Арбата), и обожгло: «А можно ж было в Арктику».
Увидел в «Огоньке» фотографию красивой улицы: новенькие трехэтажные дома, а между ними сквер. Текст: «Энская атомная электростанция. Цветущий город вырос у крепости мирного атома». И опять обожгло: «Вот куда надо».
Но он сел в метро, поехал на Центральный телеграф н заказал Саратов. Срочный разговор, три минуты. И под крики репродуктора: «Вильнюс, седьмая кабина», «Кто заказывал Кинешму, подойдите ко второму окошку» — Савелий думал о своем.
Рядом с ним сидел худой моложавый старик в кожаной курточке на «молниях». Он почему-то пристально разглядывал шестиугольный значок, блестевший на лацкане Савельева пиджака. Потом сообщнически улыбнулся и спросил с ударением на первое «о»:
— Астроном?
— Нет, радист, — ответил Савелий.
— Антарктика?
— Нет, Курилы.
— А-га, — сказал старик.
И тут его вызвали («Чурбай-Нура, вторая кабина»). Он поднялся и дружески помахал Савелию рукой. Как коллеге, как члену некоего великолепного сообщества, где легко узнают своих.
Савелий почему-то приободрился. Когда дали Саратов, он прокричал теще, что все благополучно. Марочка здорова, дети здоровы. И повесил трубку, так и не сказав, что собирается в Саратов. Хотя звонил только для этого!
— Едем на атомную, — сказал он Марксине.