На некотором расстоянии от Содермена доктор Косгрув, его начальник, сидя за импровизированным столом, пропускал сквозь пальцы серые бумажные ленты, словно портной — сантиметр. В клиническом свете люминесцентной трубы его еще молодое лицо выглядело старым и усталым.
— Для их обработки, Денис, нам компьютер не понадобится, — сказал он.
— Потоки заряженных частиц намного превышают норму. Ничего подобного я не видел даже в периоды самой повышенной солнечной активности. Пояс Ван-Аллена набухает точно губка, а учитывая сообщения о колебаниях солнечной константы, полученные сегодня из обсерватории МТИ, видимо…
Денис Содермен перестал слушать. Он давно научился отключаться от этого тягучего голоса, но на этот раз не просто увильнул от воздействия въедливой педантичности — что-то странное творилось с самолетом. Они находились далеко от центра тяжести машины, и Содермен вдруг ощутил тошнотворную болтанку. Длилась она полсекунды, не дольше, но Содермен был неплохим летчиком-любителем, и его несколько смутила мысль, что стотонный самолет помахивает хвостом словно лосось, и он поставил восприимчивость собственных органов чувств на максимум, точно дело шло об его электронных подопечных. Несколько секунд все ограничивалось обычными ощущениями полета, и вдруг… вновь мгновенный рывок с поворотом, от которого его желудок тревожно сжался.
— У них там что-то не так, — сказал он. — Мне не нравится, как летит этот драндулет.
Косгрув оторвался от перфолент.
— Я ничего не чувствую. — В его голосе сквозило неодобрение: Содермену не следовало отвлекаться от своих обязанностей.
— Послушайте, доктор, здесь, в хвосте, я как на кончике ветки и чувствую…
Он умолк, потому что самолет резко накренился, завибрировал, потом выровнялся и окутался зловещей тишиной — все четыре мотора выключились разом. Содермена вышвырнуло из кресла на приборы. Он кое-как поднялся на ноги и прошмыгнул мимо доктора Косгрува. Пол под его ногами уходил вниз, из чего следовало, что нос машины заметно наклонился. В дверях кабины управления он столкнулся с посеревшим вторым пилотом.
— Идите в хвост и прижмитесь спиной к перегородке уборной! Мы идем на посадку! — Он даже не пытался скрыть панику в своем голосе.
— На посадку? — крикнул Содермен. — Но где? До ближайшего аэродрома триста миль…
— Это вы мне говорите?
Даже в такую критическую минуту летчик ревниво встал на защиту своего превосходства над простыми смертными, свирепея от того, что вынужден обсуждать дела своего воздушного царства с посторонними.
— Мы делаем все возможное, чтобы запустить моторы, но капитан Айзек настроен не слишком оптимистично. Похоже, ему придется сажать нас на снег. Так что идите в хвост!
— Но ведь внизу темно! И посадить самолет невозможно…
— Это уж наша проблема, мистер! — Второй пилот подтолкнул Содермена и вернулся в кабину.
Содермен последовал за спотыкающимся доктором Косгрувом. Во рту у него пересохло.
Они добрались до конического хвостового отсека и сели на пол, привалившись спиной к холодному металлу перегородки. В таком отдалении от центра тяжести каждый маневр пилота ощущался, как колебание огромного маятника, и Содермен не сомневался, что роковая развязка близка. Теперь, когда рев мотора умолк, было слышно, с каким угрожающим, все время меняющимся воем фюзеляж разрезает воздух. Злорадный голос неба, заметившего, что силы врага иссякают.
Содермен пытался смириться с мыслью, что еще несколько минут — и он будет мертв. Ведь смягчить удар о землю не может никакое сочетание удачи, искусства пилота и прочности машины. При свете солнца или, хотя бы, луны, какая-то надежда сохранялась бы, но в черном мраке у такого стремительного снижения мог быть только один финал.
Он стиснул зубы и поклялся сохранить хотя бы столько достоинства, сколько, казалось, сумел собрать доктор Косгрув, однако при ударе он все-таки закричал. Голос его затерялся в грохоте металла. Потом самолет снова взлетел странным косым рывком, завершившимся еще одним громовым грохотом, к которому добавился стук и треск предметов, разметанных по всей длине фюзеляжа. Кошмар это длился вечность, во время которой погасло освещение. Но внезапно он кончился, и Содермен обнаружил, что все еще дышит — что против всякого вероятия каким-то чудом он жив!