Началась посадка.
У меня был билет в седьмой вагон.
Но пассажиров довольно много, и, главное, много детей.
Когда я подошёл к двери, кондуктор спросил меня:
— Ты с кем едешь?
— Я один еду, — сказал я, протягивая ему билет.
— Отойди в сторонку, — сказал он мне, — и не мешай обществу!
Билет мой он положил отдельно в нагрудный карман своего железнодорожного кителя.
В это время я услышал, как кто-то уверенно сказал:
— Этот парнишка едет с нами!
И на моё плечо легла рука моего неожиданного защитника.
Это был Константин Адамов, гримёр из окружного драматического театра.
Его жена, Антонина, была подругой моей мамы.
— Да, — сказала тётя Тоня, — мы берём его с собой.
— А, это ты? Очень рада, — сказала взрослая дочь тёти Тони.
«Вот и собрались все свои», — подумал я, поднимаясь в вагон.
VI
Не знаю, какое у неё было полное имя, — Валентина или Тинотина.
Но её звали просто Тина.
Ей было, наверное, двадцать лет, не меньше.
Ещё её звали Верой Менчик.
Была в те годы такая знаменитая шахматистка, которая играла в мировых первенствах в Москве и в Амстердаме наравне с Капабланкой, Алёхиным и Ботвинником.
Тина замечательно понимала шахматы.
— Присоединяйся к нам! — сказал Адамов, помахивая поджаристым сухариком.
На столике в купе уже разложена дорожная снедь.
За окном тянулись дувалы, поросшие выгоревшей травой, телеграфные провода, сады предместья.
У меня была боковая полка, верхняя. Я забросил рюкзак на место и пошёл в гости к Адамовым.
Четвёртое место в купе занимал морской капитан, который читал не отрываясь новенькую книгу «Танкер „Дербент“».
Мы тихо переговаривались, чтобы не мешать ему, а он поглядывал на нас из-за обложки своей книги.
Про всех людей, которые ему нравились, Адамов говорил:
— У него настоящее лицо!
Морской капитан был молод, и звали его Валерий Шубин.
Потом, во время Великой Отечественной войны, он станет одним из героев обороны Севастополя. Но мы были всё ещё в двух шагах от дома, до Севастополя было ещё далеко.
Паровоз гудел и дымил в широкой туркестанской степи.
VII
Адамов смотрел в окно.
Тётя Тоня развернула свежую газету, где была напечатана статья о новой постановке пьесы «Гибель эскадры».
А Тина сказала мне:
— Сыграем в шахматы!
У неё всегда под рукой был призовой лакированный ящик с чёрно-белыми клетками и выточенными из дерева шахматными фигурами.
Морской капитан с удивлением посмотрел на шахматы.
Он сказал:
— Играю с победителем!
Мы с Тиной засмеялись. Я у неё не выигрывал никогда…
Морской капитан отложил книгу и спрыгнул с верхней полки.
Он следил за нашей игрой внимательно и даже иногда давал мне советы ввиду явного преимущества противной стороны.
Наконец я уступил ему место за шахматной доской.
Поезд весело бежал по рельсам. В окно заглядывало открытое пространство, пахнущее дымом и волей.
Валерий Шубин расставил фигуры по местам и спрятал, как положено, две пешки, предложив Тине выбирать. Она выбрала правую, вышла чёрная пешка.
— Белые выигрывают, — неуверенно сказал Валерий.
Вера Менчик усмехнулась.
Во время игры она не проронила ни слова, только взглядывала на морского капитана удивлённо.
А он повторял с восхищением:
— Рокировка на правый борт!
Тётя Тоня была в молодости замечательная красавица.
— Жаль, что я в шахматы играть не умела, — сказала она, взглянув на морского капитана.
VIII
Фрунзе был одноэтажный город.
Редко когда пройдёт по улице грузовик или легковая машина.
Гораздо чаще встречались повозки, запряжённые лошадками, осликами или даже верблюдами.
Было очень жарко.
В тени деревьев воздух был неподвижен.
После поезда это чувствовалось особенно сильно.
Всё как-то сразу остановилось.
Мне было даже немного обидно, что Адамовы и Шубин уехали, а я остался.
Однако мне тоже нужно было уезжать.
А для того чтобы продолжать свой путь, я должен был найти автомобильный батальон, как мне объяснил отец.
У меня был записан адрес и даже было письмо к майору Шалаеву.
Но когда идёшь один по городу, а на каждом углу продают мороженое, забываешь о времени.
Найти автобат было нетрудно.
Трудно было удержаться и не заглянуть на стадион, где шёл футбольный матч между двумя неизвестными командами.
Игра была горячая.
Футболисты в красных и синих полосатых майках толпились в центре поля.
А в воротах синих голкипер ел мороженое. Он расхаживал от штанги к штанге, поправлял сетку и крутил на языке круглые вафельки.
Неподалёку от ворот стоял мороженщик с кадушкой на голове.
Такого матча я никогда не видал.
Судья бегал по полю с мокрым полотенцем на голове.
Очень уж было жарко.
А когда к вечеру я добрался до автобата, майор Шалаев мне сказал:
— На перевале снег!
IX
Машины вышли поздно вечером.
Больших огней не зажигали, фары не слепили глаза, только мелькали красные сигналы на впереди идущих грузовиках.
Я ехал с двумя бойцами в кузове второй машины.
Машина была тяжело нагружена, и только для сопровождающих оставалось место возле кабины.
Здесь было хорошо, не так ветрено и не так шумно.
Мне выдали валенки, шинель и суконный шлем.
Впереди был перевал.
Один из бойцов был новобранец, и он рассказывал всё про Москву, где он жил и учился, когда его призвали в армию. Звали его Чугуев.
И так он хорошо про Москву рассказывал, что я вдруг вспомнил, как в окружном театре у Адамова в пьесе «Падь серебряная» пели:
Чугуев рассказывал, как он поступал в художественное училище. На экзамене всем было предложено нарисовать лошадь по памяти. И он нарисовал не вообще лошадь, а ту самую вихрастую лошадку, которую видел в детстве на метеостанции, где служил его отец.
В приёмной комиссии был в тот день знаменитый художник Самокиш.
«А как зовут эту славную лошадку?» — спросил он.
Угадал сразу, что лошадка на рисунке настоящая, а не выдуманная, хотя и нарисована по памяти.
— Ну и как же её звали? — спросил второй солдат сверхсрочной службы по имени Андрей Анисимович.