– Гейл, что за ерунду ты несёшь? Ты же знаешь, что для меня это все не имеет никакого значения. Ты ведешь себя странно. Ты такой… – я умолкаю, подыскивая нужное слово.
– Какой? – пристально глядя на меня, спрашивает он.
– Ты хороший друг. И ты меня немного пугаешь, когда ведёшь себя так, как сейчас. Есть еще одна вещь, – добавляю я. – Просто не хочу, чтобы ты неправильно понял.
– Какая вещь? – он произносит слова так, словно точно знает, о чем идет речь, но хочет заставить меня сказать вслух.
Я со вздохом прижимаюсь спиной к деревянной стене.
– Ты знаешь.
Поднимаю на него глаза и встречаюсь с его пристальным взглядом.
– Нет, не знаю. Ты все ходишь вокруг да около этой темы, будто боишься. Скажи наконец.
– Послушай, я не хочу тебя обидеть, – он продолжает прожигать меня взглядом, – ты мне дорог, очень дорог, Гейл, но мы друзья. А он мой парень, понимаешь?
Поигрывая желваками и скрестив руки на груди, Гейл пристально смотрит на меня. У него настолько строгие и холодные глаза, что я начинаю замечать прежде неведомые мне грани его души. Он страдает, и это не усталость от долгого бега, и не боль в раненой ноге – это ревность.
Делаю глубокий вдох, чтобы продолжить, но тут напарник шикает на меня. Его глаза сверкают в темноте, и он переводит взгляд в сторону двери. Теперь мы замираем оба.
Сквозь звуки леса я четко слышу шум колес.
Комментарий к Глава 2. Китнисс
А еще у работы появилась чудесная обложка, сделанная талантливой friendzoneking. Ксения, ты чудо!
https://funkyimg.com/i/2UwwW.png
========== Глава 3. Тодд ==========
С того самого дня, когда по телевизору объявили о ее смерти, прошла уже неделя. Я больше не позволял себе быть слабым. Ни разу.
Какая от меня была бы польза для Жаклин, если бы я расклеился? Разве у меня есть право жалеть себя, когда её мать была убита меньше десяти дней назад? Когда родная сестра погибла, пытаясь спастись из такого места, выбраться из которого невозможно?
Принял ли я ее смерть? Нет. Часть меня отказывается верить, и я все еще надеюсь, что это ложь Капитолия. Стало ли от этого легче? Тоже нет. Я никогда так не нуждался в том, чтобы обнять ее сильнее, чем сейчас, и я бы все отдал, чтобы она была здесь, со мной. Чтобы просто иметь возможность прижаться лицом к темным волосам, легко прикоснуться губами к уголку ее рта и провести кончиками пальцев по родной щеке. Но это невозможно.
Солнце спускается все ниже, разливаясь по воздуху мягким светом. Улицы дистрикта в столь поздний час еще живут и дышат, отовсюду раздается детский смех. Лето. От этого слова так и веет счастьем и жаждой жизни, разве можно ему не радоваться? Запах разогретой травы смешивается с теплым дыханием и жужжанием пчел, разбрызганных мохнатыми золотыми каплями по стеблям растений. Кто несчастлив в этом маленьком мире – виноват сам.
Но я стараюсь. Господь – свидетель, я стараюсь. Каждый день я просыпаюсь и говорю себе, что сегодня будет лучше. Сегодня настанет тот день, когда я избавлюсь от чувства боли, давящей на мою грудную клетку. Но потом приходят воспоминания и ощущение «без нее» вновь сжимает горло. Я не знаю, что делать с этой безысходностью. Я не умею жить без Китнисс.
Медленно переставляя ноги, я бреду по дороге, поднимая охристые облачка пыли. Каждый следующий шаг дается тяжелее предыдущего: ужасно болит спина, плечи, да и все тело.
Первое место, о котором я подумал, отправляясь на поиски работы неделю назад, конечно, была пекарня. С помощью прохожих я быстро нашел местную булочную, стоящую прямо в центре небольшого райончика недавно отстроенных домов. Объемы у них гораздо больше, чем были у родителей, ведь и население в дистрикте выше, но пекари в Седьмом оказались не нужны. Пожилой хозяин добродушно согласился нанять меня грузчиком, чему, признаться, я был бесконечно рад. Каждый мой день теперь начинается в 6 утра с разгрузки машины с мукой, сахаром, и прочими продуктами. На те деньги, что готовы платить в булочной, разумеется, не проживешь, так что, когда пару дней спустя ребята из города подсказали, что на лесозаготовке нужны рабочие руки, я, не раздумывая, согласился. Так и оказался в бригаде по валке леса.
Я никогда не боялся тяжёлой работы: родители с детства приучили нас с братьями к физическому труду. Но теперь я точно знаю: есть то, что я ненавижу больше всего в жизни. Топор. Да простят меня все лесорубы планеты, но более монотонного, скучного и бестолкового занятия невозможно представить.
Тяжело вздыхая, захожу в гостиную и, не снимая обувь, заваливаюсь на диван лицом вниз. Закрываю глаза и пытаюсь хоть немного расслабить ноющее тело. Кажется, у меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не догадывался до этого момента.
– Тодд, это ты? – окликает меня Жаклин, выходя из кухни с большим пластиковым тазом в руках.
С тех пор, как мы оказались в Седьмом, она с головой погрузилась в уборку: чистит, моет, вытирает, пытаясь заполнить образовавшуюся в жизни пустоту хоть каким-то полезным делом. Она напоминает грустную тучу, готовую в любой момент пролиться слезами: ее губы больше не улыбаются, а глаза наполнены такой тоской, будто свет в них навсегда погас.
Я переворачиваюсь на спину и окидываю взглядом гостиную. За прошедшую неделю жилище заметно преобразилось. Рисунки из паутины больше не украшают потолок, сквозь стекла оконных рам наконец льется солнечный свет. Этот дом уже не навевает беспросветную тоску.
– Сейчас встану, еще минуту, – стиснув зубы, бормочу я. – Да уж, махать целый день топором не так просто, как казалось.
Девушка застывает в нерешительности, не зная то ли подойти ко мне, то ли не трогать.
– Нужна помощь? – несмело спрашивает она, оставляя таз на деревянной столешнице.
– Вряд ли…, – отвечаю я, – разве что, если сможешь силой мысли свалить пару десятков деревьев, избавив меня от следующей смены.
– Вот этого не обещаю, но кое-что все-таки мне по силам. Ложись на живот! – вдруг командует она, растирая холодные руки, и мне ничего не остаётся, как подчиниться.
– Думаешь, это сработает? – спрашиваю я, переворачиваясь.
– Разумеется. Мама научила меня делать массаж, когда мне было лет десять – двенадцать. Тем более, Китнисс частенько то руку в лесу растянет, то… – она резко замолкает, будто споткнувшись о собственные слова. – В общем, я знаю, что надо делать, – девчонка забирается на меня сверху, зажимая ногами поясницу и абсолютно не стесняясь, стаскивает футболку. Сложно не отметить, что, когда дело заходит о помощи другим, в ней нет ни грамма смущения. Если бы понадобилось, Джеки бы и штаны с меня стянула, даже не покраснев.
Ее ладони ловко скользят по моей спине, рукам и плечам, растирая и сжимая, даря блаженное расслабление натруженным мышцам.
– Ох, Прим, то есть Жаклин, что бы я без тебя делал? – мой голос больше похож на стон.
– Думаю, жил бы спокойно со своей семьей в родном дистрикте, и тебе бы не пришлось тяжело работать, чтобы не умереть с голоду. И уж точно не лежал бы тут, несчастный и разбитый, – кажется, только осознание собственной нужности и долга может вытянуть ее из состояния оцепенения.
– Бывало и похуже, – подтягиваю к себе подушку, упираясь в нее щекой. – Но, честного говоря, я довольно давно так себя не чувствовал. Наверное, лет с десяти.
– И что же было причиной в тот раз? – спрашивает она, продолжая разминать мои плечи.
– Как обычно, мой глупый язык, – вспоминаю я с улыбкой. – Я тогда учился в школе и повздорил с одним мальчишкой из другого класса. На самом деле я сам был виноват. После занятий он поймал меня на заднем дворе, повалил на землю, и завязалась драка.
– Значит, тебя в тот раз хорошенько отделали? – сдаётся мне, у этой девушки отличное чувство юмора, просто в тех обстоятельствах, в которые мы попали, совсем не до смеха.
– Постой, это еще не конец истории, – оправдываюсь я, пытаясь восстановить подмоченную репутацию. – Когда я увидел, что мой брат Уилл идет мимо нас, я так обрадовался, думая, что он вступится за меня и надерёт обидчику задницу. Ведь я считал, это именно то, что должны делать старшие братья – защищать младших.