Солнце светит настолько ярко, что поначалу я совсем слепну, и несколько мгновений стою и моргаю, пока глаза не привыкают к свету. В застоявшемся осеннем воздухе чувствуется запах опавших листьев и дыма. К центру дистрикта змейками тянутся ручейки из людей. Мы идём плечо к плечу с моим новым знакомым, и лишь одна я сохраняю молчание.
— Мои родители много лет назад перешли на сторону сопротивления. Я учился в пятом классе, когда мы тайно сбежали в Тринадцатый, — увлечённо рассказывает парень, и я натягиваю лёгкую улыбку, пытаясь изобразить нечто среднее между интересом и восхищением. — Там я закончил школу и стал пилотом планолета. Спасибо, кстати, что пригласили, — кивая Нику с Джо, улыбается он. — Я ещё не решил в каком дистрикте остановиться, чтобы осесть.
— Спасибо, что приехал, — говорит Джо и, довольно улыбаясь, переплётает свои пальцы с Хорстом. Я замечаю этот невинный жест и не могу не порадоваться за нее.
— А ты по-прежнему заплетаешь роскошные косы, — продолжает Марк.
Я трогаю заплетенные на виске волосы. Странно, что из всего произошедшего в школе, он помнит только мою прическу. В те времена косы мне заплетала мама.
— Думаешь, они роскошны?
— Да, как будто… дорогой хлеб.
— Хлеб? — несколько нервно смеюсь я. Вот уж про что я сейчас не хочу вспоминать, так это про хлеб. И про всех тех, кто с ним мог быть связан, поэтому выдавливаю сухое «Спасибо» и отворачиваюсь в сторону.
После свадьбы Финника и Энни в Тринадцатом я не была ни на одном празднике. Власти дистрикта в этом году постарались на славу: по всему периметру площади расставили столики, соорудили подобие бара, построили высокую сцену, позвали музыкантов. Мэр уже заканчивает свою речь, дети носятся вокруг сцены, и я первые за долгое время понимаю, как всё изменилось. Голодных игр больше нет. Теперь они могут жить, не боясь в один прекрасный день стать выбранным. Только я не могу стереть из памяти то, чего мне стоила эта свобода.
— Там Хеймитч у бара, — говорю я и, обрадовавшись поводу сбежать, шагаю прямиком к ментору. Начинает играть громкая музыка, и люди подтягиваются к самому центру площади, где уже начались танцы.
— О, солнышко, — радостно приветствует он меня, зажимая между пальцами бокал с белой, слегка мутной жидкостью, — хочешь выпить со мной за компанию или соскучилась по душевным беседам?
— Вряд ли. Хотя зависит от того, за что мы будем пить: чтобы отпраздновать или чтобы забыть?
— Скорее, забыть, — делая большой глоток, отвечает он, улыбаясь короткой, беглой ухмылкой. На мгновение мы оба застываем в неловком молчании, словно каждый из нас вспоминает что-то о чем все равно не осмелится сказать вслух. Затем он неожиданно суёт мне в руку квадратный стакан:
— Белого ликёра?
— Пожалуй, нет. — Отпихиваюсь от стакана. — Сам пей.
Он качает головой, все-таки пододвигая бокал ко мне ближе.
— Я бы хотел предложить тебе что-то получше, но у них здесь ничего больше нет.
Я с минуту кручу его в руках. Обычно я не пью, но на этот раз хочу сделать всё возможное, чтобы этот день пролетел как можно быстрее, поэтому делаю большой глоток. Мне не нравится ни чуть сладкий, противный вкус во рту, ни то, как по горлу медленно растекается холодный напиток, неожиданно обжигая крохотными язычками пламени, но я все равно допиваю до конца и возвращаю пустой стакан ментору.
Проходит полчаса, и алкоголь определенно делает своё дело. Я чувствую себя легко и непринуждённо. И хотя я совершенно не пьяна, даже не возражаю, что Марк опускает руку мне на плечи.
Джо и Ник ушли пару минут назад покорять танцпол. Мейсон выделывает какие-то жуткие танцевальные па, но, несмотря на это, её парень смотрит с нескрываемым обожанием, хотя, кажется, и побаивается, что она и его заставит присоединиться. А Марк рассказывает мне о… вот черт. Я понятия не имею, о чем он говорил всё это время. Похоже, о чём-то, связанном с планолетами. Не думаю, что я вообще его слушала.
Один раз ему удаётся даже уговорить меня потанцевать, и, возможно, мне кажется, но я словно вижу пару голубых глаз, наблюдающих за мной. Я моргаю, стараясь отогнать галлюцинацию, вызванную алкоголем. Светлые волосы острижены слишком коротко, но этот взгляд… нет, мне определённо показалось. Не стоило пить даже рюмку того неизвестного пойла с Хеймитчем.
Мне тут же хочется скинуть с себя руку моего нового «парня» и броситься бежать. Извиняясь, я удираю в сторону сцены, в туалет. Засовываю руки под струю воды и замечаю, как сильно они дрожат. Делаю несколько успокаивающих вдохов, глядя на своё отражение.
Может ли это действительно быть Пит? Или просто игры моего воспаленного воображения?
Я едва успеваю открыть дверь, как чья-то рука сжимает моё запястье и тянет за сцену подальше от толпы. Я успеваю рассмотреть лишь светлый коротко стриженный затылок прежде, чем парень затаскивает меня внутрь тёмной подсобки, служащей складом или коморкой для швабр, и закрывает дверь, щелкнув замком.
Теперь я чувствую, как тяжело дышу на самом деле. Прямо задыхаюсь, потому что не ошиблась… Я знаю, что Пит стоит передо мной, хотя и не вижу его. Воздух вокруг словно застывает. Даже музыка, все ещё отдаленно звучащая со сцены, куда-то пропадает, и все, что я слышу — это гулкие, приглушённые удары своего сердца.
— Насколько серьезно у тебя с этим поедателем слизней? — серьёзным голосом спрашивает он. Тело Мелларка настолько близко, что я могу почувствовать его тепло.
Мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Ну почему этот парень всё равно заставляет меня улыбаться? Почему он тоже помнит тот случай с Марком? Однако я тут же стираю улыбку с лица и совсем не приветливо шиплю в ответ:
— Тебя это не касается.
— Почему ты так и не пришла? — продолжает допытываться он.
— Уйди, мне нужно вернуться назад, у меня свидание, — я стараюсь проскользнуть мимо Мелларка, но он хватает мою руку и плотнее прижимает к стене. Его лоб упирается в мою голову. Пит выдыхает, и его дыхание касается волос, заставляя меня зажмуриться изо всех сил.
— Китнисс, прошу, не веди себя так, — шепчет он мне в ухо.
Я не могу видеть его из-за темноты этой крохотной душной комнатки, но чувствую его, ощущаю каждой клеточкой своей кожи, и что-то в моей груди начинает ныть.
— Идём со мной, — просит он. — Я очень хочу с тобой поговорить.
Я прилагаю все свои усилия, чтобы покачать головой.
— Нет, — на выдохе говорю я.
— Почему ты не отвечала на мои письма?
— Я их даже не открывала, — отворачиваясь, произношу я, и не давая ему продолжить, заявляю, — надеюсь, ты не думаешь, что я кинусь в твои объятия, просто потому что ты появился сегодня здесь.
Мелларк пробегается пальцами по моей скуле:
— Я не жду этого, Китнисс. Но я молюсь на это. Каждую ночь, много месяцев подряд.
Складывается ощущение, что его слова проникают в мою грудную клетку, выталкивая весь воздух из лёгких.
Внезапно я осознаю, что вокруг тишина. Музыканты перестают играть, и со стороны площади доносится лишь белый шум: смесь детского смеха, пьяной ругани шахтёров и мерного гула сотен голосов. А затем теплые волны музыки начинают снова опутывать все вокруг, словно тонкие нити паутины. Эта песня совсем не похожа на те весёлые и быстрые, что звучали до неё — она словно горячая карамель, медленно растекающаяся в вечернем воздухе.
— Я так скучал по тебе, — Пит скользит руками за спину и притягивает меня ближе к себе. Он произносит это тихим, ровным голосом, и я ему почему-то верю. А сердце так подскакивает в груди, словно готово разбиться о стены тела, заперевшего его внутри.
Стена поддерживает меня сзади, а Пит спереди, нам нужно столько всего обсудить, но близость его тела в этой крохотной тёмной комнатке стирает абсолютно все мысли. Я месяц за месяцем пыталась избавиться от воспоминаний о нём внутри своей головы, но сейчас, разрывая все преграды, наружу вырывается единственная правда: я тоже скучала. По тому, как он смотрит на меня, как прикасается ко мне, по его улыбке и смеху. Я скучала по Питу Мелларку!