Весь путь занимает меньше тридцати минут, и когда мы достигаем кладбища, дорога превращается в крутой спуск, по бокам поросший колючими кустарниками. Рай идёт первым, и когда земля снова становится ровной, то ведет меня к большому камню, который служит ориентиром.
Должен признаться, стоять возле собственной могилы — очень странно. Может, стоит снять таблички? В любом случае не сегодня. Я перевожу взгляд на соседний памятник и тяжело сглатываю.
— Почему ты мне не сообщил, когда она умерла? — спрашиваю я брата.
— А что бы это изменило? Вернуться ты бы всё равно не смог.
Кто-то посадил возле памятника сирень. Рай подвязывает тонкий ствол дерева, вколов рядом небольшую палку, и присаживается рядом на корточки.
— Всегда считал, что меня она любила меньше всех. И придираться начала прямо с того момента, как я появился на свет, — я засовываю руки глубже в карманы.
— Просто вы были похожи с ней сильнее, чем с кем-либо из нас. Она хотела тебя защитить, — брат достает из сумки небольшой альбом в кожаном переплёте, больше похожий на блокнот, и отдаёт мне, — я нашёл его, когда разбирал мамины вещи. Думаю, тебе интересно будет взглянуть.
Я засовываю блокнот под куртку, хочу внимательно прочитать его в одиночестве. Брат не настаивает, он поправляет слегка покосившуюся табличку на памятнике и, медленно вставая, спрашивает:
— Как всё прошло с Китнисс?
Я только пожимаю плечами. План с самого начала был обречен на провал, но я всё-таки влез в эту авантюру и остановиться уже не мог.
— Да не будет она вечно злиться! — махнув рукой, отвечает он.
— Ты бы её видел, — качаю я головой. — В груди этой девушки по-прежнему бушует гнев.
— О, — с минуту он молчит, — она всё ещё злится на тебя. Это хороший знак.
— Что? — Я бросаю на него раздраженный взгляд. — Назови хоть одну причину почему, мать твою, это хороший знак?
— Без проблем, — Рай медленно начинает идти обратно, вверх по тропинке, и поворачивает в сторону дома. — Это означает, что она до сих пор не поставила на тебе крест. Ты по-прежнему важен для неё, потому-то ей и больно. Улавливаешь? — Остановившись, он здоровается с кем-то из Шлака и продолжает, — А вот если бы она не сердилась, тогда бы это означало, что она выкинула тебя из головы и из своей жизни окончательно. Согласен?
Я молча смотрю на брата. Может быть, он прав? Мне нравится ход его мыслей, потому что он дарит надежду, но не облегчает ужасную боль в моей груди. Каждый раз, когда в тюрьме говорили, что у меня посетитель, совсем маленькая частица меня надеялась, что это Китнисс. Я не ждал, что она придёт, но все-таки где-то глубоко-глубоко в душе надеялся увидеть её в комнате для свиданий.
— Забудь, я с ней попрощался, завтра утром уезжаю, — говорю я, отворачиваясь. Как только мы все выяснили, я сразу же купил билет на ближайший поезд. Несмотря на то, что вся моя сущность стремится к тому, чтобы быть рядом с ней, я готов смириться с окончательным расставанием. — Она сделала свой выбор, и я должен уважать ее решение. Так будет лучше для неё.
— Так ты уже и вещи что-ли собрал?
— Да нечего особо и собирать.
— Может, останешься, твоя кровать пока свободна, — предлагает брат, но я качаю головой.
— Я не хочу вас стеснять, Рай. Да и ей будет проще начать сначала, если я не буду путаться под ногами.
Знаю: отец всегда примет меня несмотря на то, что с появлением Маргарет, я буду в доме лишним. Я в любой момент могу вернуться домой, если захочу. Но я не хочу. И не могу.
— Как скажешь.
— К ужину меня не ждите: мне нужно ещё кое-куда зайти, — говорю я, и мы расходимся в разные стороны. Мне просто необходимы свежий воздух и тишина, а их, как и прежде, абсолютно невозможно добиться в нашем доме. Тяжело вздохнув, сжав в кармане куртки ключ, я иду туда, где всё начиналось.
Шагая мимо сонных домов Шлака, я вновь вспоминаю вчерашний день. Я не могу выкинуть из головы то, как она быстро дышала и нервно сглатывала, цепляясь за мою рубашку тонкими пальцами. Ее сумрачно-серые глаза в практически полной тьме рабочей подсобки и мягкие губы, шепчущие моё имя. В тот самый миг когда я прижал её к себе, кругом всё исчезло. Я не слышал ни музыки, ни криков и ни смеха, доносящегося с площади. Я ощущал только её древесный аромат и биение собственного сердца, которое с умноженной силой гоняло по телу кровь. Я с силой трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания, и крепче сжимаю в кармане ключ, так что он практически впивается в кожу на моей ладони.
Я вхожу и захлопываю за собой дверь, как будто запечатываю собственные воспоминания внутри. Но несмотря на это они продолжают упорно и глухо стучаться в мой череп, напоминая о тех днях, которые мы провели здесь вместе. Внутри старого дома ничего не изменилось. Я медленно открываю дверь в спальню, где я любил её тогда, бросаю беглый взгляд на накрытую простынями мебель и выбираюсь из окна на улицу. Присев на красный черепичный карниз, я осматриваю крохотные улочки и уже опустевшие поля Двенадцатого. Восемнадцать лет я считал его своим домом. Я до сих пор пытаюсь найти путь назад, но мне никак не удаётся вернуться в свою оболочку и по-старому расположиться в самом себе. Внутри такой беспорядок: мебель переставлена, лампочка перегорела, прошлое разорвано на клочки.
Я всегда думал, что дом — это знать, что ты не один. Смотреть, как заходит солнце над бескрайней засыпающей долиной, и иметь любимого человека рядом, которого ты можешь прижать покрепче к себе, чтобы разделить с ним это мгновение. Меня зовут Пит Мелларк, я из Дистрикта-12, и я потерял свой дом.
Можно ли назвать мою жизнь историей любви, если любовью она не заканчивается? Правильнее будет назвать произошедшее трагедией.
Иногда я мечтаю забыть то, что было между нами. Но потом понимаю, что нет, я ни за что никому не отдам свои пять, десять, пятнадцать лет, которые я любил её. Первый раз, когда я услышал, как она поёт, первый взгляд, которым мы случайно обменялись на общем уроке математики, первый поцелуй, последовавший после первой пощечины, и единственную ночь, проведённую с ней вместе в тёмной спальне этого дома. Я не хочу забывать.
Я делаю медленный вдох, бросая последний взгляд на место, в котором я вырос. Застегиваю повыше воротник куртки, прячась от холодного ветра, и возвращаюсь через окно обратно. Я протягивая руку, чтобы закрыть оконную раму, но, услышав шум на лестнице, разворачиваюсь и застываю.
Запыхавшаяся Китнисс врывается в спальню и, увидев меня, резко останавливается.
Она — воплощение огня и ярости. Ее волосы, в этот раз не собранные в косу, развиваются от вечернего ветра, ворвавшегося в комнату сквозь тонкие пыльные занавески. Она здесь совсем рядом. Только руку протяни. И как раньше дико злится на меня.
— Что ты здесь делаешь? — осторожно спрашиваю я, но вместо ответа она бросается ко мне, крепко обвивая руками за талию, и прячет лицо, утыкаясь в моё плечо.
— Я так боялась, что не успела… что ты уехал. Я искала тебя в пекарне, но твой отец сказал, что ты ушёл на кладбище, но я не нашла тебя там, — она начинает всхлипывать, — и вдруг подумала, что ты не мог не попрощаться с этим местом.
Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.
Я чувствую, как теплая ладонь накрывает мою холодную.
— Останься…
Она произносит лишь одно простое короткое слово, но в нём в эту секунду заключается вся моя жизнь. И становится неважно, насколько долгой и сложной она была до неё и на пути к ней. И поэтому я отвечаю, переплетая наши пальцы:
— Всегда.
Я обвиваю её руками и зарываюсь лицом ей в волосы, прижимая к себе сильнее. Закрываю глаза. В целом мире есть только она и я. Я нежно целую любимую девушку в губы, и, кажется, что мое сердце буквально вырывается из груди, когда она целует меня в ответ.