Колючка непонимающе посмотрела.
– Но тогда что случилось?! Кто в таком случае сумел…?!
– Ты, любимая. Сама. И если бы этого не произошло, мы погибли бы оба: ритуал усиливает наши с тобой возможности в несколько раз, а в той ситуации… мы вошли бы в шок одновременно. И погибли. Ирнасса именно об этом пыталась предупредить, а я не понимал!
– Но я же не хотела! Я не знала! – в панике воскликнула Εва. – Стас! Я НЕ СОБИРАЛΑСЬ этого делать!
Он невесело улыбнулся и бережно коснулся губами ее шеи.
– Боюсь, твой организм оказался мудрее, чем мы с тобой, и очень вовремя оборвал нить. По крайней мере, ту ее часть, которая могла тебя убить.
Ева вздрогнула так сильно, что сама испугалась. А поняв и то немногое, что он намеренно не договорил, едва не взвыла от стыда и собственной глупости. Она порвала ОДНУ часть?! Ту, которая позволяла ей чувствовать реиса?! Α вторую – нет?! И он все это время…
– Господи! – Охотница схватилась за голову, неожиданно осознав, что он три недели, ТРИ ДΟЛГИΧ НЕДЕЛИ слышал ее собственную боль, чувствовал ее отчаяние, ее страх, ее страстное желание умереть! И все это время пластом лежал, потому что она упорно тратила их общие силы на то, чтобы свести счеты с жизнью! Так вот почему Ирнасса справилась! Вот почему у нее получилось!! Стас три недели умирал вместе с ней! С точно такой же раной в боку и непрерывно возобновляющимся кровотечением! Обессиленный! С переломанными крыльями! Изувеченный и все равно не перестававший отдавать ей все до последнего!
– Дурак! – простонала она, в ужасе глядя в его виноватые глаза. – Надо было оборвать! Ты бы выздоровел раньше! Ты бы не чувствовал… не видел…
– Как я мог?! – с болью прошептал Стас, с силой прижимаясь к Колючке, по лицу которой уже безостановочно катились слезы от запоздалого понимания.
Она тихо взвыла.
– Прости меня… Я не знала, потому что не слышала тебя! Я так хотела уйти, так хотела к тебе… у меня даже сомнений никаких не осталось! Думала, ты меня бросил, а я не хотела… просто не могла без тебя…
Он губами бережно стер мокрые дорожки с ее щек.
– Т-с-с… Я все знаю. Не плачь, малыш. Я выбрал сам, потому что чувствовать твою боль оказалось гораздо легче, чем не чувствовать совсем ничего. Не знать, где ты и что с тобой. И это было лучше, чем гадать, жива ты или уже нет. Имеет смысл бороться за жизнь или можно все бросить и спокойно последовать за тобой. Не вини себя, малыш: это был только мой выбор. И если бы ты тогда смогла… я бы узнал сразу. Мы ушли бы с тобой вместе, вдвоем, как ты и хотела. Поверь, я бы никогда не оставил тебя одну.
Ева собралась было возразить, сказать, закричать на весь мир, что недостойна такой самоотверженности. Недостойна такой любви, таких жертв и такой безусловной преданности. Что предала сама себя и едва не погубила его…
Стас быстро наклонился, накрыл ее рот горячими губами и на долгую вечность лишил всякой возможности сопротивляться. Жадно вобрал в себя, всю без остатка, и бездумно растворился сам, исчезнув из этого мира, вселенной и вообще отовсюду. Она – его единственная вселенная. Она – его боль, его радость и сила, его жизнь, его смерть… его единственное счастье. Только она одна. Он давно сделал свой выбор, давно все решил и уже не сможет отказаться от этого. Никогда. Не о чем больше говорить: они отдали друг другу все, что имели, все до последнего вздоха, до последней капельки крови. Оба. И Слияние не имеет к этому абсолютно никакого отношения.
– Но почему же мы все-таки живы? – спросила Ева, едва только он оторвался. – Стас? Каким образом, если Слияние разорвалось? И как ты меня нашел сегодня?
Реис ненадолго задумался, потерся подбородком о ее припорошенную снегом куртку, тихонько коснулся губами мокрой щеки и неожиданно сознался:
– Без понятия. Полагаю, в тот день, когда ты нашла некое равновесие и окрепла, я тоже смог подняться на ноги и после двухчасовых блужданий набрести на чью-то пасеку в окрестностях одного германского городка. Примерно через три дня после случившегося. Там меня и нашли. И, похоже, довезли в какую-то местную больницу, где пришлось потом проторчать почти три недели. Доктора очень долго колдовали, все сомневались в антибиотиках, безостановочно капали всякую дребедень и откровенно достали с рентгеном, но, в конце концов, отчаялись, потому что раны никак не хотели заживать. А мне с грустью сказали, что это – самый тяжелый случай, с которым им приходилось сталкиваться, и даже собирались переправить в Берлинскую клинику. Но немного промахнулись со временем.
– Хорошо, что ты успел перекинуться, – хмыкнула Колючка. – А то кто-нибудь из докторов потом вполне мог получить Нобелевскую премию за открытие и изучение нового разумного вида на планете.