Дэвид понял, что отец девушки — непростой человек. Но он уже дал обещание, а потому попросил:
— Подождите минутку, я оставлю сообщение у управляющего. Меня пропустят в лагерь?
— Я договорюсь с охранниками.
Подойдя к стойке, Дэвид быстро набросал записку тете, сообщив, что должен уйти и может не вернуться к ужину. Потом, не обращая внимания на взгляд портье, вышел с Аней из отеля. Они направились к гаражу и через несколько минут уже ехали по направлению к реке в «бентли» Дэвида. Несмотря на всю трагичность их миссии, девушка не могла удержаться и принялась восхищаться его красивой машиной. Несколько раз она с восторгом прикасалась к кожаной обивке и даже радостно рассмеялась, когда Дэвид опустил боковое стекло.
— Сделайте еще раз, — попросила она.
И, растроганно осознав, как она все-таки еще молода, он послушно несколько раз опустил и поднял стекло.
Вскоре они свернули на разбитую пыльную дорогу, ограниченную с одной стороны высоким длинным зданием с облезлыми стенами.
— Приехали, — сообщила Аня.
Со смешанным чувством сожаления и любопытства Дэвид остановил «бентли» под указанной ею аркой. Из будки немедленно вышел человек в униформе, и, высунувшись в окно, Аня заговорила с ним на баварском диалекте — Дэвид ничего не понял. На мгновение на лице охранника появилось сомнение. Потом, взглянув на красивую машину и англичанина за рулем, он пожал плечами и поднял деревянный шлагбаум.
Они въехали в мрачный внутренний двор, который, наверное, раньше был заросшим травой, но теперь от нее остались лишь несколько грубых пучков, отчаянно цепляющихся за жизнь. Из барака тут же высыпали дети с широко раскрытыми от любопытства глазами.
— Заприте машину, — посоветовала Аня Дэвиду и заговорила с детьми по-польски.
Они энергично замотали головами, очевидно давая торжественную клятву ни к чему не прикасаться. Затем Аня повела спутника в барак по каменным ступеням.
В нос ударил запах пищи, пота и хлорки. В конце коридора Аня остановилась перед последней дверью и тихонько постучала. Раздался женский голос, и она вошла, жестом пригласив Дэвида следовать за ней. Подавив чувство неловкости, он шагнул в большую комнату с высоким потолком и огляделся. Большая ее часть была отделена выцветшими занавесками, повешенными на леске, и парой высоких шкафов. В углу стояла маленькая плита, на которой женщина готовила что-то с удивительно приятным запахом. Она что-то пробормотала, и Дэвид приветствовал ее по-немецки, поскольку не знал польского. Аня задала соседке какой-то вопрос, та в ответ пожала плечами. Потом девушка подняла угол занавески и отступила на шаг, пропуская Дэвида. Твердо решив идти до конца, он нырнул под занавеску и оказался возле узкой кровати, на которой лежал изможденный, но все еще необычайно красивый мужчина. Тонкие седые волосы, благородной формы череп, породистое лицо… Впалые темные глаза прекрасны, ясны и умны, а руки, бессильно лежащие на заплатанном одеяле, тонки и изящны. На вид ему было лет пятьдесят — шестьдесят, но, учитывая страдания, которые ему довелось испытать, Дэвид решил, что пятьдесят, пожалуй, более вероятная цифра.
Аня наклонилась к больному и прошептала несколько слов по-русски. Взглянув на Дэвида, он вежливо произнес по-французски низким, хорошо поставленным голосом:
— Вы очень добры, что пришли, месье. Но моя дочь слишком волнуется. Это всего лишь легкое недомогание. Сердце, знаете ли… — Красивая рука внезапно коснулась левой стороны груди, и легкий вздох не дал ему договорить.
— Уверяю вас, — начал Дэвид, — что я не имею намерения вторгаться в вашу жизнь, месье. Но если я могу что-то сделать, пожалуйста, позвольте мне помочь.
— Благодарю вас, вы ничем помочь не можете.
— Отец, это неправда! Ты должен позвать врача и…
— Я не желаю, чтобы ко мне прикасался немец!
Аня с таким отчаянием взглянула на Дэвида, что он не удержался, сел у постели и твердо произнес:
— Вы должны извинить меня, месье, но ваша дочь обратилась ко мне как к другу. А друг не может просто уйти и оставить вас в таком состоянии, поскольку мадемуазель сказала, что вам нужен врач…
— Я не желаю, чтобы ко мне прикасался немец, — повторил мужчина.
Закусив губу, Дэвид сказал себе, что виной всему славянская гордость и упрямство. Но Дэвид тоже был упрям, а потому, отбросив все тонкости этикета, твердо проговорил:
— Я вспомнил, что у меня есть приятель, младший помощник моего отца, который был известным врачом. Завтра он приезжает в Мюнхен отдыхать. Вы согласны повидаться с ним? Он англичанин.
На лице больного отразилось удивление.