Но со свойственным всем хищникам инстинктом самосохранения, компания у лачуги даже не попыталась к ним приблизиться. Несколько быстрых взглядов в их сторону, только и всего. Поняли, что есть на свете и поопаснее, чем они.
Где-то далеко, наполовину скрытые корявыми постройками, терялись в дымке огни туристического кластера. Далекого, как небесные созвездия или другие галактики.
Впереди расстилался лабиринт кривых, непонятно куда уводящих улочек. И никакие миражи грязь и разруху тут не маскировали. На бумаге этого района не существовало, и земля под самостроем вряд ли находилась в собственности жителей. Поэтому мусорных баков тут не было, и мусор вряд ли вывозился. Органическими отходами кормили живность, все, что могло сгнить, использовали на удобрение. Огороды тут тоже были. Но все, что не могло разложиться, оставалось тут навсегда. Тот мусор, который нельзя было использовать повторно, сваливался в овраги и каверны. Все это Максим уже видел в Африке, но не ожидал увидеть в пафосном туристическом городе. Конечно, в небогатых странах северо-восточной Евразии тоже можно найти подобные трущобы, но там дома покрепче, потому что зимою сдохнешь от холода в таких постройках из жести и досочек. И мусора чуток поменьше.
Посреди улицы развалилась стая облезлых дворняг… а может, и хозяйских собак на свободном выгуле. На капроновых веревках и прямо на спутанных проводах, натянутых между старыми столбами и просто жердями, сушилось белье, похожее по большей части на застиранные тряпки. Рядом с «улицей» дома были еще получше, а дальше от прохода теснились шалаши, обтянутые пленкой, и дикие конструкции из деревянных ящиков и жести, крытые рулонными материалами и старым брезентом.
Где только люди не живут… Впрочем, такая вторичная трущобная урбанизация имелась даже в благополучной Франции, в районах, где жили мигранты с других берегов Средиземного моря.
Внутри в некоторых хибарах наверняка не так уж убого. Сделан ремонт, стоят купленные в кредит вещи, иногда недешевые… хотя их и воруют периодически. У многих наверняка были и машины, только хранились они в арендованных гаражах в «чистой» части города, либо, если их нельзя было продать даже на запчасти, просто стояли под открытым небом, Власти с этим, понятное дело, боролись, и такие авто попадали на эту же помойку. А из нее в виде запчастей иногда возвращались на дороги. Вечный круговорот железа в природе. Но в целом внешность часто была обманчива, и обитали в таких местах даже свои миллионеры. Вот только род их занятий часто не стыковался с законом.
Эта прикладная социология позволяла Рихтеру чем-то занять голову, пока ноги были заняты ходьбой, в которой он легко обогнал бы, и по скорости, и по выносливости, всех попутчиков. Кроме, быть может, двоицы в плащах. Эти вообще не знали усталости.
Чем дальше на юг от города, тем более дикой становилась местность. Вместо домов уже то и дело попадались палатки, возле одной горел костер и сидел кто-то, накрывшийся пончо и слегка раскачивающийся, как метроном. Возле другой палатки стояли дамы пониженной социальной ответственности, их породу Максим определять умел, хотя они и были ему неприятны. Разноцветные волосы, сетчатые колготки, на ногтях узоры… но лица человеческие, а не кукольные, фигуры женские, а не силиконовые. Одна как раз набирала из колонки воду в пластиковое ведро, ее товарки курили и прокуренными голосами со смехом что-то или кого-то обсуждали. Дефицита воды в Мексике пока не было, в туристической части города из кранов она шла идеально чистой, но в таких местах пить ее без обеззараживания было одним из способов самоубийства.
Наконец, переулок закончился тупиком. Несколько домов, сколоченных из потемневших досок и обшитых рейками, – пародия на «одноэтажную Америку» – стояли по одну сторону. Здесь они шли за престижное жилье. Четверка хмурых мужчин сидела за столом на пластиковых стульях и играла в какую-то настольную игру. Детей тут не было.
– Это фавелы? – спросил Максим.
– Запомни, Alemán, – полушепотом произнес Сильвио. – Фавелы в Бразилии. В Мексике, как и в моей Венесуэле, есть барриос, но это не оно. Это просто лагерь. El campamento. Имени героя-революционера Эмилиана Сапаты.
– Кто тут живет? Бездомные?
– Бомжей тут тоже нет, друг-немец, – вопреки вежливому обращению, голос Хименеса стал колючим. – Тут не какая-нибудь Англия. Любой, кто живет под небом, имеет дом. А в этом лагере живут сортировщики мусора… и другие вольные люди.
Макс кивнул. Ему уже надоело, что его называют немцем, ему чудилась в этом неприязнь. Хотя он называл им свое имя. Еще больше надоело, что его отчитывают как мальчишку. Но он давно понял, что народ тут обидчивый и за свою землю может глотку порвать. А ведь Хименес был даже не мексиканец, он заступался за страну дальних соседей! Разве что общих с ним корней. Ясно, что гадостей от чужака не потерпят, даже если сами могут ругать на чем свет стоит. И поэзии тоже не чужды. «Каждый под небом…». Надо запомнить.