Работу закончили в этот день поздно. Усталые, сидели мы с Арсей на ящиках у гакоборта* и молчали. К причалу подошла синяя "эмка", пофырчала немного и остановилась. Из нее неловко, боком вылез здоровенный командир-моряк, обошел машину, открыл и придержал дверцу. Вначале вышел мужчина в штатском, а за ним легко почти выпрыгнул на доски пристани другой моряк - невысокий, плотный, с круглым розовым лицом и небольшими рыжеватыми усиками. Я сразу заметил на рукавах его синего кителя широкие золотые шевроны. "Ого, шишка!" - подумал я и тут же увидел на груди у него Золотую Звезду на красной ленточке. Герой! У меня даже сердце екнуло - не так часто живого Героя Советского Союза увидишь. И лицо его показалось мне ужасно знакомым.
- Кто это? - спросил я Арсю и толкнул его локтем, потому что он смотрел в другую сторону.
Арся нехотя повернул голову и вдруг вскочил и вытянулся, словно по стойке "смирно".
- Это же Папанин, - сказал он. - Папанин Иван Дмитриевич...
Как же я его не узнал?! Я ведь знал, что он здесь, в Архангельске. И папа мне много рассказывал о нем, и дома у нас - в Ленинграде - была большая фотография всех четырех героев Северного полюса. Но наверно, тысячи фотографий, которые печатались в газетах и журналах, наверно, даже кинохроника - это одно, а живой человек, которого видишь вот так, рядом, это совсем другое.
Я вспомнил, как несколько лет назад в весенний ледоход по Неве плыла довольно большая льдина. На ней стояла палатка из серого одеяла, и бегала смешная кудлатая собачонка, и четыре пацана гордо размахивали красным флагом. Конечно, речная милиция быстро сняла их с этой "дрейфующей льдины". Спросили, как их зовут. Самый маленький сказал: "Папанин!", самый высокий ответил, что он - Кренкель, а двое других, конечно, были Федоров и Ширшов. Ну, а собака, само собой, - пес Веселый... Тогда, в тридцать седьмом году, в папанинцев играли так же, как и в Чапаева, даже на Кавказе играли... А я вдруг не узнал самого Папанина.
- Ты его знаешь? - спросил я у Арси.
- А кто ж его не знает! - ответил Арся. - Он у нас такими делами заворачивает. И Архангельский порт он переделал, железную дорогу почти на сорок километров проложил - от Экономии до Исакогорки, переправу через Двину наладил. А мост плашкоутный у Исакогорки видел? Дорогу так и зовут папанинская... если хочешь, то и наша экспедиция без него никуда бы...
К машине подошли Громов и Людмила Сергеевна. Потом вместе с нашим комиссаром Папанин поднялся на "Зубатку".
- Ну что, промышленники, - сказал Папанин, оглядывая нас веселыми глазами, - накормите Архангельск?
- Накормим, товарищ Папанин! Не беспокойтесь!
- А я и не беспокоюсь. - Иван Дмитриевич обернулся к подошедшему Громову и добавил: - Какие же они салаги, Афанасий Григорьевич? Орлы они, альбатросы, а не салаги. С такими - горы своротить можно. Ну, успеха вам! Как уполномоченный Государственного Комитета Обороны даю добро вашей экспедиции!
Мы закричали "ура".
Папанин козырнул и направился к трапу. "Эмка", фыркнув голубоватым дымком, ушла с причала...
А 5 июля на ходовом мостике "Зубатки" установили два пулемета Дегтярева. Мы с уважением поглядывали на строгие вороненые стволы с конусообразными глушителями. Теперь наша "Зубатка" не просто старенький траулер, а почти что военный корабль.
Людмила Сергеевна собрала всю экспедицию на главной палубе. Всегда улыбчивая и веселая, в этот день она была очень серьезной.
- Вчера в сводке Информбюро было сказано, что третьего июля... - Она замолчала, потом, откашлявшись, тихо продолжала: - Наши войска оставили Севастополь.
Кто-то ахнул, что-то чертыхнулся, и сразу же наступила тишина, и пронзительный плачущий крик чаек стал каким-то особенно тревожным. Ребята, которые сидели или лежали на палубе, встали. И так стояли молча, опустив головы. Молчала и Людмила Сергеевна.
- Восемь месяцев! Восемь месяцев держались... - сказал Славка.
- Эхма... - протянул кто-то за его спиной.
- Что будет-то? - спросил тоскливо стоящий рядом со мной паренек.
- Ну! - свирепо закричал Баланда, и все удивленно повернулись к нему. - Заныли: "Что будет, что делать..." А все равно накладем им по... Он глянул на Людмилу Сергеевну и осекся.
Людмила Сергеевна тряхнула своими короткими, светлыми волосами и сказала:
- Грубовато, конечно, но по существу. Обязательно... накладем, Вася! Я не буду произносить речей. Вы сами все понимаете. От нас требуется сейчас только одно: выполнить свой долг. И пусть наше дело не на поле боя, но делать его мы должны хорошо. Это будет та доля, которую мы внесем в победу... Будет трудно, очень трудно...
- Подумаешь, яйца птичьи собирать... - это сказал Шкерт.
- Заткнись, рачьи твои глаза! - закричал Колька Карбас и стал протискиваться к Шкерту.
- Прекратить! Немедленно! - властно крикнула учительница.
Колька остановился. Наш комиссар обвела всех взглядом.
- Есть еще, кто так думает?
Наверное, многие из нас считали, что настоящее наше место на фронте, а не в птично-яичной, но не об этом надо было думать. Раз посылают нас, значит, больше некому. Значит, мы можем здесь принести сейчас самую большую пользу. Это сказал за всех нас Антон.
Вечером ко мне подошел Баланда. В руках у него был сверток в газетной бумаге.
- На вот, - сказал он.
- Что это? - удивился я.
- Что, что... - хмуро сказал Баланда. - Хлеб, вот что.
- Какой хлеб?
- Какой, какой... будто не помнишь. - Он отвел глаза. - Бери, говорят!..
И, сунув мне в руку сверток, быстро ушел.
Арся и Антон сидели на трапе, ведущем в ходовой мостик. Я подошел к ним.
- Понимаете, сам отдал... - сказал я.
- Сам! - насмешливо произнес Антон. - Ну-ну...
Утром начались ЧП. Какой-то малорослый парнишка залез на ванты и, не удержавшись, шлепнулся оттуда на палубу. Хорошо, что залез невысоко и с внутренней стороны, хоть в воду не упал, только одно место себе отбил. Стоявший рядом Баланда сплюнул на палубу.
- Морячки, - сказал он презрительно и тут же получил легкий подзатыльник от Арси.
- А сам? - спросил Арся. - Какой же ты моряк, если на палубу плюешь?
- Ну ты, - зашипел Баланда, - руками-то не размахивай. А то могу и плюхнуть.
- Подотри, - твердо сказал Арся.
- Еще чего! - сказал Васька угрожающе. - Память у тебя, Гиков, короткая. Могу и напомнить кой-чего.
- За себя я сам и отвечу, - сказал Арся и повторил тем же тоном: Подотри!
- А пшел ты! - зло сказал Баланда и повернулся спиной.
Тогда Арся взял его за шиворот, резко бросил на колени, пригнул к настилу и ткнул носом прямо в плевок. Баланда барахтался и ругался, но высвободиться не мог. Когда Арся отпустил его, он поднялся с колен и сжал кулаки. Толстые губы его дрожали, и взгляд был такой, что Арся даже немного отстранился.
- Ну, сейчас будет... - сказал кто-то.
Но в это время за спинами ребят раздался хмурый голос Громова:
- Гиков! Ко мне в каюту.
Все оглянулись и увидели медленно уходящего Афанасия Григорьевича.
- Вот сейчас будет! - злорадно сказал Шкерт.
Баланда покосился на него и молча полез в трюм. Арся отправился за капитаном. Вышел он минут через пять мрачный.
- Где Васька? - спросил он.
- Это который Баланда? - сказал Славка. - В кубрик пошел.
Я тоже хотел сунуться за Арсей в кубрик, но Антон дернул меня за ногу и посадил рядом с собой.
- Сиди, - сказал он, но сам встал и спустился в трюм.
Минут через десять оттуда выскочил Саня Пустошный и рассказал о том, как Антон говорил насчет морских порядков, дисциплины и прочего, Арся просил прощения, а Баланда, как проклятущий, молчал. Потом скривился и сказал:
- Лады, Корабел, на тебя не серчаю. И тебя, Гиков, прощаю... покеда. Сочтемся как-нибудь.
А через час вообще произошли чудеса.
Антон, Арся, Саня Пустошный и я, пристроившись возле пустого ящика, играли в домино. Тут же на кнехтах сидели Морошкин и Славка. Играли мы почти молча, только громко стучали костяшками. Потом появился Коля Карбас и встал за спиной Арси. Когда кончили партию, Колька наклонился к Арсе и что-то сказал ему. Они отошли на несколько шагов, и тут Карбас взял Арсю левой рукой за плечо, повернул к себе, постоял так немного, а потом, широко размахнувшись правой рукой, со всей силы дал Арсе по уху. Тот упал - рука у Коли была как оглобля.