- А ты, заяц морской, помалкивай, - сказал Васька.
- Да заткнитесь вы! - послышался раздраженный голос.
- Хватит! Всем спать! - откликнулся с левого борта Антон.
- Раскомандовался... - проворчал Васька, но замолчал.
Замолчали и остальные. А по брезенту, то чуть затихая, то набирая новые силы, все стучал и стучал надоедливый дождь, да тоскливо выл в вантах ветер...
Только к утру распогодилось. Сквозь рваные края облаков проглядывало стоявшее уже довольно высоко солнце, стих ветер, и прекратился дождь. Из-под потемневшего брезента нехотя стали выползать ребята - помятые, недовольные. Я только сейчас по-настоящему почувствовал вчерашнюю усталость - ныли все косточки, а поясницу было не согнуть, не разогнуть.
- Ну чо, салаги, носы повешали? - спросил боцман. - Ежели теперь заскучали, как дале-то робить станете?
- Ничего, боцман, - лениво ответил Саня, - поработаем.
- Где наша не пропадала! Эх! - лихо крикнул Арся и попытался отбить чечетку, но ноги не слушались, и он, смущенно махнув рукой, сказал: - Не расходились еще ходули мои. Ничо, расходятся. Они у меня такие.
- Вот это разговор, - одобрительно сказал Семеныч и пыхнул своей трубкой. - Собирайте вещички, и пойдем завтракать на "Зубатку". Обедать уж на месте будем. Собирайся побыстрей - вон дора уже ждет.
И верно, в правый борт "Азимута" толкался здоровенный моторный карбас.
- А где же "Авангард"? - удивленно спросил Славка.
- Он свою работу делает, - ответил боцман. - Четвертую бригаду на место отвез. Потом первую и вторую отправит, а потом уж и ваш черед.
- Быстро больно, - недовольно сказал я, - осмотреться не дали.
- Зато тебя на берегу хорошо собаки осмотрели, - усмехнулся Шкерт.
Вокруг засмеялись. "Всё видят, черти", - с досадой подумал я, но тоже засмеялся. А что было делать?
- Вот ладно, - сказал боцман, - с весельем лучше.
Покачивало. Садиться в лодку было трудновато - она то отходила от борта "Азимута", то со стуком и скрежетом снова прижималась к нему. Вначале в дору спрыгнули Антон, Арся, Саня, и они вместе с мотористом стали принимать вещи и укладывать их по всей лодке. Когда все было погружено, начали прыгать и остальные. Лодка оседала все глубже и глубже, и я с опаской посматривал на Семеныча - чего же он смотрит: потонет лодка! Но боцман невозмутимо дымил трубкой и только изредка покрикивал на нас. А широкая дора принимала все новых и новых и даже раскачиваться стала меньше. И я успокоился, а чтобы показать всем, что тоже не лыком шит, прыгнул в дору небрежно и, как мне казалось, красиво. Это пижонство вышло мне боком. Прыгая, я за что-то зацепился ногой, меня развернуло, и летел я вниз чуть не кубарем. Дора в этот момент отошла от "Азимута" чуть дальше, и моя левая нога осталась за бортом. И тут же волна снова притиснула лодку к судну, и нога оказалась зажатой между бортами. Ребята подхватили и сильно дернули меня, нога выскочила из сапога, и он плюхнулся в воду, и я упал на мешки. Кто-то ахнул, кто-то выругался, кто-то вскрикнул, но сейчас все молчали, а я не смотрел на ребят. Распижонился...
- С ногой что? - крикнул с "Азимута" Семеныч.
Я ощупал ногу. Вроде ничего не болит, так, саднит одну косточку.
- Снимай носок, - сказал Антон.
Я отрицательно повертел головой.
Тогда он сам сдернул носок и твердо, но осторожно стал ощупывать мою ногу, поворачивая ее туда и сюда.
- Чего молчишь? - буркнул он. - Ты ори. Болит?
- Не-а, - промямлил я. Нога действительно почти не болела, а если бы и здорово болела, я бы все равно не сказал.
- Ну как? - спросил Семеныч. Он уже тоже был в лодке.
- В порядке, кажись, - сказал Антон. - Надевай носок, замерзнешь.
- Спасибо, - тихо выдавил я.
- Вот наш... форсила недоделанный и получил, как это говорится, боевое крещение, - сказал Витька Морошкин. - И храбрость проявил, и сапог утопил.
- Ты, Морошка, помолчал бы! - взорвался Арся. - Поглядим, как ты по скалам ползать будешь... сопля голландская.
Морошкин скривил губы и сказал медленно:
- Ладно, Гиков, это я тебе тоже припомню.
- Припоминай валяй, - сказал Арся, - что-то много вас, припоминальщиков, нашлось.
- Что это вы как петухи какие? - сердито сказал Семеныч. - Кончай гомонить... Отдай концы! - крикнул он матросу на "Азимуте", потом сказал мотористу: - Сперва их завезешь, потом меня на берег забросишь, там у начальства совещание собирается.
Я рассеянно смотрел, как серебрится вода, стекая с поднимающихся весел. Настроение было, прямо скажем, неважное: я вспомнил, как опозорился тогда, когда чинил во льдах "Азимут", как перетрусил с собаками, и думал, что вот уже в третий раз "сел в лужу", а еще если меня отправят в Архангельск... Пожалуй, прав был отец: жидковат ты, парень...
В кубрике "Зубатки" остались только скамьи и стол, нары уже разобрали. Ели мы молча. После вчерашней работенки, после ночи на "Азимуте", да и после сегодняшних дел разговаривать и шутить не хотелось. Хотелось поесть как следует и отдохнуть часика два-три, благо время есть. Но когда кончили завтракать, Антон, постучав ложкой по столу, объявил:
- Вот что, братцы, надо потолковать.
- Спать охота!
- Давай в другой раз!
- Не в другой раз, а сейчас, - сердито сказал Антон.
- Дак что случилось-то? - спросил Саня Пустошный.
- Пока ничего особенного не случилось. А чтобы и дальше ничего не случилось, надо кой до чего договориться.
- Валяй, Антон, - сказал Арся, - только покороче.
- Нас здесь, - начал Антон, когда наступила кое-какая тишина, тридцать гавриков. Один - такой, другой - такой... Один без пуховика спать не может, другой и на камнях сладко выспится. Один - мешок с солью и на горбу не удержит, другой под мышку возьмет да еще и побежит. Я это вот к чему: надо нам жалеть друг друга, ну, то есть помогать друг дружке должны.
- А если кто сачковать будет? - спросил Шкерт.
- О сачках разговору нет. Сачок свое получит, - сказал Антон.
- Бить, что ли, будешь? - спросил Шкерт.
- Никак я не пойму: дурак ты, Петька, или только притворяешься? словно удивляясь, спросил Антон.
- А ты не оскорбляй, не имеешь права, понял? - повысил голос Шкерт.
- Не-е, - сказал Арся, - он не дурак, он - похуже.
- Хватит! - решительно отрубил Антон. - Хватит нам все время цапаться. Об этом я тоже хочу сказать. Нельзя нам ссориться. Нам вместе жить и работать вместе. И не знаю я, сколько мы тут вместе будем: может, месяц, а может... И еще скажу: здесь все... почти все комсомольцы. А мы, как шавки, друг на друга кидаемся - ни с того ни с сего...
- А почему это "мы"? - обиженно спросил Саня Пустошный. - Все, что ли, как шавки?
- Нет, не все, - спокойно сказал Антон. - А ты знаешь, как даже одна собачонка всю стаю стравить может?
- Слушай, Антон, что это ты: "шавки", "стая"? - тоже обиделся вдруг Толя из Находки. - Мы всё ж не собаки.
Антон смутился и сел.
- Да это я так... для сравнения, - неловко оправдался он.
Тут зашумели многие:
- С собаками нас сравнивает...
- Да вы что, ребята, - растерялся Антон, - ну, не умею я говорить. Это я так... ну, как это называется...
- Аллегория, - вякнул Витька Морошкин, - это он аллегорию подпустил для красоты.
Я молчал. Мог бы кое-что сказать, но побоялся, и Боря Малыгин рядом со мной вертелся на скамейке красный и сердитый - понимал, что, стоит ему только сказать что-нибудь, в него сразу эта компания вцепится: "заяц". А Колька Карбас вообще согнулся, чуть под стол не залез, чтоб не видно его было.
Антон решительно встал, но вид у него был такой, словно он не знал, о чем говорить дальше. Арся встал рядом.
- Дай-ка я скажу, Тошка, - заявил он.
- Давай, - сказал Антон и облегченно вздохнул, но на Арсю все же глянул с опаской: что-то он скажет?
Арся заговорил спокойно и, как всегда, немного насмешливо.