Ночь была необычайно темная. Луна большую часть времени скрывалась за тучами, и только при вспышках молнии видно было, что мы держимся очень близко берега. Я решил перейти на крышу правого плашкоута, где было прохладнее и просторнее, чем внизу. На крыше я нашел какие-то тряпки и резиновую сумку. Захватив их на корму, я улегся на них и заснул. Я спал, вероятно, не более двух часов, когда меня разбудил громкий треск на передней части судна. К счастью, я заснул с очками на носу; иначе, при моей близорукости, я не мог бы так быстро понять, в чем дело.
Баркас шел так близко вдоль берега, что ветви свесившегося над водой дерева проехались по крыше плашкоута, сметая на своем пути сундуки, сумки и корзины с цыплятами. Я едва мог собраться с мыслями, как эта лавина докатилась уже до меня. Схватив ветви, я судорожно уцепился за них. Я сделал попытку перелезть через них на другую часть крыши, но так как я находился на корме, то это было невозможно.
Я почувствовал, как меня приподняло с крыши и, машинально цепляясь за ветви, я успел еще задать себе вопрос, удержит ли меня дерево на воздухе или опустит в пасть какого-нибудь аллигатора. Но дело приняло лучший для меня оборот. Ветви поддались под моей тяжестью, и я заметил, что они опускают меня над плывущими позади челнами. Я не терял времени на выбор челна, а спрыгнул в первый же челн, очутившийся подо мной.
На следующий день мы сделали две остановки, а на второй приняли на борт еще восемнадцать пассажиров. Можно представить себе, какая теснота создалась на наших судах.
В пять часов того же дня мы прибыли на небольшую каучуковую плантацию Боа-Виста, владелец которой занимался еще разведением бананов, ананасов и какао; кроме того, он держал пальмовые дрова для нужд парохода. Наши кочегары занялись погрузкой дров, как вдруг один из них бросил вязанку и опрометью пустился бежать. Поднялась суматоха. Виновницей ее оказалась большая ядовитая змея. Мы убили ее. В длину она имела около девяти футов. Прерванная погрузка дров возобновилась без особых приключений, и мы вскоре двинулись в дальнейший путь.
Эту ночь я провел очень скверно. Соседка избрала мой гамак, как опору для своих ног, и вдобавок мой гамак упорно принимал выпуклую форму, вместо обычной и приличествующей ему вогнутой формы, что подвергало меня ежеминутной опасности оказаться выброшенным за перила в реку. Наконец, я снял гамак и пошел на корму, где бросил его в один из пустых челнов; затем сам последовал за ним и заснул, просыпаясь только тогда, когда какая-нибудь особо низкая ветка задевала меня, угрожая перевернуть мою плавучую постель.
На следующее утро оказалось, что мы потеряли два челна, очевидно, незаметно оторвавшиеся ночью. К счастью, мой челнок уцелел, иначе перспектива для меня оказалась бы далеко не блестящей.
Еще несколько дней мы продолжали плыть по бесконечной, казалось, реке. Поселения попадались изредка, на больших расстояниях друг от друга; от последнего встретившегося нам человеческого жилья нас отделяло уже восемьдесят пять миль. Мы предполагали в скором времени прибыть на территорию, принадлежавшую самому крупному плантатору в области Жавари, бразильцу да Сильва. Я заметил, что уровень земли стал намного повышаться в сравнении с теми местностями, мимо которых мы до сих пор проезжали. Хотя и здесь лес был затоплен водой, но виднелись более высокие, уже высохшие места. Вместе с тем чаще стала встречаться крупная дичь.
В одном поселке, Новая Аврора, тоже состоявшем из одной хижины, мы увидели довольно много шкур, разложенных на солнце для просушки. По большей части это были шкуры желтых ягуаров. Я видел несколько экземпляров в семь футов длиной, считая от кончика носа до конца хвоста. Шкуры были сняты, как мы узнали, недели две тому назад, но многие из них были уже изгрызаны крысами. Накануне нашего приезда был застрелен тапир, весивший около 750 фунтов, и его уже успели освежевать и разрубить. Нас пригласили остаться и отобедать; мне впервые пришлось испробовать мясо жареного тапира, и должен сказать, что оно довольно приятно на вкус.
После того, как мы досыта напились черного кофе, нас пригласили осмотреть дом и службы. Непосредственно позади дома находится дымник, то есть хижина, в которой производится сгущение каучукового сока. Внутри имеется ряд шестов, наклоненных в форме пирамиды и покрытых пальмовыми листьями. В полу вырыта яма для огня, посредством которого сгущают каучуковый сок. Над этой ямой висит нечто вроде рамы, на которую опирается тяжелая палка, употребляемая при обкуривании каучука. В то время процесс обкуривания был для меня еще незнаком, и только впоследствии я познакомился с ним основательно. На берегу, около хижины, строили челн и делали весла. Челн вырезается из большого ствола, а затем в середине разводят костер и дают ему гореть до тех пор, пока середина ствола не будет выжжена и не приобретет необходимой формы. Окончательная отделка челна производится от руки. Весла делаются из дерева матамата, вокруг основания которого лучами расположены широкие выступы корней. Эти выступы очень крепки, и им легко придать форму весел. Женщины украшают весла цветными узорами, иногда очень эффектными. Великолепная ярко-красная краска добывается из плода уруку, а другое растение, генипапа, доставляет красивую черную краску. Эти краски отличаются блеском, очень прочны и не боятся воды.
После заката солнца мы снова пустились в путь. Около полуночи проснулись от сильного сотрясения. Оказалось, что наш пароход столкнулся с огромным бревном, плывшим вниз по течению. Бревно клином врезалось между бортом парохода и плашкоутом, и потребовалось много труда, чтобы освободиться от него. Нам удалось, наконец, пропихнуть дерево, но при этом оно оторвало два челна, которые унесло течением. Потеря эта была нами обнаружена только на следующее утро, когда мы были приблизительно в 35 милях от места происшествия.
Прошло еще два дня без каких-либо особых инцидентов. От времени до времени мы делали остановки у одиноких хижин, где выгружали товар и забирали топливо для машины, причем неизменно встречали радушный прием. Вообще гостеприимство, которое оказывают бразильцы чужестранцам, прямо поразительное, и нельзя нанести хозяину большего оскорбления, как предложив ему плату за еду и ночлег Бросая теперь взгляд на то время, которое я провел среди этих людей, я вспоминаю его всегда с удовольствием, хотя с ним и связано много тяжелых происшествий. На португальском языке есть слово, которое имеет глубокое значение для всякого, побывавшего в этой благословенной стране - Бразилии. Это слово saudades, что значит сохранить только самые приятные и нежные воспоминания.
Спустя семь дней, мы достигли Флоресты, самой крупной каучуковой плантации во всем районе Жавари. Дом, в котором живет заведующий плантацией да Сильва, считался бы скромным во всяком другом месте, кроме Амазонской области. Здесь он представляет высшее достижение архитектуры и современного комфорта. Он построен на высоких сваях, вышиной в 16 футов, и стоит на краю расчищенной от деревьев полянки, на которой разбросаны еще шесть небольших строений. В доме семь комнат средней величины, обставленных дешевой современной мебелью. Имеется также контора, и, принимая во внимание, что эта контора находится в 2900 милях от цивилизации, можно сказать, что она идет в ногу с веком. По крайней мере, я помню, что видел в ней пишущую машинку. Контора находится в ведении секретаря да Маринга, человека с высшим образованием. Несколько лет жизни в тропических болотах сделали из него нервного и апатичного человека, по крайней мере на его лице я никогда не видел улыбки. Во Флоресте мы провели 24 часа. Да Сильва радушно пригласил меня остановиться в его доме и провести здесь лето, где я мог бы основательно познакомиться с работой по добыванию каучука и поохотиться на крупную дичь в этих лесах. Наконец, было решено, что я отправлюсь с пароходом дальше вверх по течению до устья реки Бранку, до которого было лишь два дня езды, а на обратном пути остановлюсь во Флоресте и проживу здесь, сколько пожелаю.
Мы снялись с якоря вечером, взяв направление на реку Бранку. В пути у меня был первый приступ лихорадки, я и не предполагал о приближавшейся опасности, когда внезапно, в первый же день после отъезда из Флоресты, меня всего затрясло от сильного озноба. Уже несколько дней до этого я чувствовал какую-то особую сонливость, но не обращал на это внимания, так как при удручающей жаре и сырости всегда чувствуешь себя сонливым и усталым. Когда же озноб повторился, я понял, что захворал страшной лихорадкой. Не оставалось ничего другого, как принять обильную дозу хинина и оставаться лежать в гамаке у самых перил парохода. Вскоре лихорадка совсем овладела мной, и я то дрожал от холода, то метался в сильном жару, доходившем до 41°. К полуночи температура немного упала, но я был так обессилен, что едва мог повернуть голову. Я задремал тревожным, лихорадочным сном, как вдруг сильный толчок выбросил меня на палубу. Вокруг меня мужчины и женщины вопили от страха и кричали, что судно, наверно, перевернется. Пароход накренился и, казалось, собирался пойти ко дну.