Он ожидал, что дверь откроет его мать. Но в дверях стояла не она.
– Калеб. Привет.
Ладно, это прозвучало глупо. Но как еще он должен был приветствовать отчима, которого едва знал?
– Привет, – пожилой мужчина стоял, опираясь мускулистой рукой о дверной косяк, и смотрел на него так, словно ему были рады, как продавцу. – Чего ты хочешь?
– Поговорить с матерью. – Хоакин не ожидал, что это пройдет легко, но как еще он мог понять, как преодолеть препятствие смерти отца, если он не поговорил с кем-то, кто был там и страдал больше?
– Ты мог бы сначала позвонить, – протянул Калеб.
И дать Шарлотте Муньос Эджингтон повод увернуться от него так, как он делал это с ней столько лет?
– Прости. Я просто... мне вроде как нужно ее увидеть.
Калеб уставился на него пронзительными голубыми глазами. Теперь он знал, от кого Хантер и Логан взяли свой взгляд. Хоакин подавил желание поерзать.
– Я посмотрю, свободна ли она. Но, прежде чем я впущу тебя в свой дом, я хочу, чтобы ты понял, я делаю это ради нее. Она скучает по тебе. Но после того, как ты вел себя так мудак, я не испытываю к тебе никакого уважения.
Добро пожаловать в клуб. Он посмотрел вниз, пошаркал теннисными туфлями по кирпичному крыльцу.
– Я хочу загладить свою вину перед ней. Я должен с чего-то начать.
– Ты повернулся спиной к своей семье и оставил их в руках небрежного, контролирующего, словесно оскорбляющего придурка.
Хоакин заскрежетал зубами.
– Я всегда ненавидел Гордона. Я пытался отговорить маму от брака с ним. Она не стала слушать.
– Она хотела обеспечить вас, детей, так, как не смогла бы одна.
Хоакин знал это. Наблюдение за тем, как бывший муж пожирал ее уверенность в себе и автономию, пока ему не исполнилось восемнадцать и он не ушел из дома, чуть не убило его.
– Я сделал все, что мог, чтобы предотвратить их брак и помочь ей финансово. Но если вы женаты на моей матери больше пяти минут, то знаете, что иногда она может быть очень упрямой.
С намеком на улыбку Калеб отступил назад и впустил его в прохладный интерьер уютного помещения.
– С этим я не могу поспорить. У Шарлотты определенно есть свои собственные идеи. Она только что закончила смену в больнице. Я посмотрю, готова ли она говорить.
Это застало Хоакина врасплох.
– Она снова работает?
Калеб кивнул.
– Ее выбор. Я был бы счастлив, если бы она была полностью предоставлена мне, но это полезно для ее уверенности в себе. Она завела новых друзей и вернула себе большую часть самоуважения. Я беспокоюсь, что она слишком много работает, и мне не нравится, что она иногда работает по ночам, но я бы никогда не отнял это у нее.
Новому отчиму не потребовалось много времени, чтобы понять его мать и дать ей то, в чем она нуждалась. Он поддерживал ее, отложив в сторону свои собственные заботы, чтобы она могла быть удовлетворена. Хоакин опустил голову. Это именно то, что он должен был сделать для Бейли.
– Тогда я уверен, что ты был добр к ней, и я ценю то, что ты сделал. Я знаю, что не справился со своими сыновними обязанностями, – он потер затылок. – Я... эм, надеюсь начать с чистого листа.
– Присаживайся, – Калеб указал на бежевый диван.
Хоакин видел свою мать повсюду в этой комнате. Темные деревянные полы блестели. На коврике кремового и темно-серого цветов был узор с мягкими линиями, но комната не казалась слишком женственной. Цветы стояли в хрустальной вазе на кофейном столике. Акценты в землистых тонах сочетаются с блестящим, каким-то более современным хрусталем. Он увидел, что здесь смешалось старое и новое, сосуществовали теплота и холодная утонченность.
– Спасибо, – он опустился на диван, примостился на краешке, поставив локти на колени. Черт, он действительно нервничал.
– Я найду Шарлотту.
– Подожди, – он остановил Калеба. – Скажи мне... Она сейчас счастлива, верно?
– Наконец-то. Мы с твоими сестрами близки. У нас много общих семейных праздников. Во время праздников или собраний никто никогда не хмурится.
Хоакин улыбнулся, проглатывая неприятное осознание того, что он так много пропустил, пока был занят тем, что избегал их.
– Хорошо. Вот какой должна быть ее жизнь.
– Да, – согласился Калеб. – Но я знаю, что она чувствовала бы себя полноценной, если бы все ее дети чаще бывали здесь.
Она была не единственной, кто, вероятно, чувствовал бы себя более целостным, но Хоакин не мог заставить себя сказать это Калебу. Этот разговор и так был достаточно неловким, и кое–что ему хотелось сказать маме наедине.
Вместо этого он кивнул.
Калеб ушел, а Хоакин подавил желание ерзать или расхаживать взад–вперед. Был ли этот жест слишком маленьким, слишком запоздалым?
Ожидание показалось вечностью, прежде чем он услышал шорох одежды на краю комнаты. Ее духи, что-то пряное и цветочное, что он всегда отождествлял с ней, поразили его чувства первыми. Он поднялся, повернулся. Там стояла его мать в розовом халате. Он не видел ее почти три года, черт возьми. Она выглядела точно так же, но в то же время совершенно по-другому. Да, она сбросила несколько фунтов, вероятно, пытаясь не отставать от своего очень подтянутого мужа. И ее волосы были немного длиннее, что ей шло. Больше всего на свете она выглядела по-другому, потому что светилась счастьем, которого он раньше никогда не видел на ее лице.
Ее сияние полностью противоречило хмурому выражению лица.
– Хоакин, почему ты здесь?
Это было не то приветствие, которого он ожидал от матери. С другой стороны, почему он должен был ожидать распростертых объятий после того, как отвернулся от нее и семьи?
– Потому что я... понимаю, что вел себя дерьмово, и я хотел сказать, что мне жаль.
Выражение ее лица стало задумчивым.
– Извинения приняты. Я благодарю тебя за то, что ты сказал мне эти слова лично.
– Вот, – он протянул ей цветы, чувствуя себя чертовски неловко. – Это для тебя.
Она взяла цветы в руки, бумага зашуршала. Ее темные глаза на мгновение загорелись, затем она моргнула, и свет исчез.
– Они прекрасны. Спасибо тебе.
Хоакин смотрел, как мать выходит из комнаты. Нахмурившись, он колебался. Пойти за ней? Остаться? Была ли она слишком зла на него, чтобы сказать больше?
Наконец, он решил посмотреть, куда она ушла. Когда он последовал за ней и завернул за угол, то оказался на большой кухне с белыми шкафчиками и столешницами из светлого мрамора. Хромированные светильники хорошо сочетались с серой плиткой и сверкающими приборами из нержавеющей стали. Дом на ранчо был слишком старым, чтобы иметь такую новую и стильную кухню без ее участия.
– Ух ты, ты проделала большую работу над этим местом.
Шарлотта потянулась за вазой и наполнила ее водой.
– Так и есть. Как ты узнал?
– Это место похоже на тебя, уютное, симпатичное и... – он снова заговорил как идиот.
– Калеб помог мне. Мы переехали в этот дом в конце прошлого года и с тех пор занимаемся ремонтом. Я рада, что тебе нравится. – Она поставила цветы в вазу и поставила их в середине прямоугольного островка. – Они выглядят симпатично. Я рада, что ты заглянул. Всегда рада тебя видеть.
Ее тон звучал одинаково отстраненно и с пренебрежением. Хоакин стиснул зубы и напомнил себе, что он всего лишь пожинает то, что посеял.
– Мама, я пришел поговорить с тобой, если ты можешь уделить мне несколько минут. Пожалуйста. Я знаю, что был паршивым сыном…
– Давайте внесем ясность. Ты хороший человек... но не самый лучший сын.
Мать, которую он помнил, никогда бы так прямо не заявила о своих чувствах. Хоакин предположил, что за это он должен благодарить Калеба.
– Я даже не уверен, что был хорошим человеком. Я встретил женщину...
– Да, я слышала, – ее голос снова стал холодным.
И Калеб, несомненно, тоже добился успеха на этом фронте.
– Твой муж рассказал тебе о Бейли?
– Да, это он.
Мать не собиралась облегчать ему задачу. Он и не ожидал, что она это сделает.
– Я хотел бы поговорить с тобой о ней. Ты понимаешь женщин... и ты понимаешь меня.
– Что именно ты хочешь знать? Тебе нужно, чтобы я сказала тебе, что ты вел себя как осел? Потому что я так и сделаю. Девочка через многое прошла.
– Так и есть, – он не мог не согласиться.
– И ты заставил ее пройти еще через большее, бросив ее, когда она нуждалась в тебе.
Хоакин опустил голову.
– Я знаю. Этим утром я понял, что боюсь, ну, ты знаешь... привязываться к людям.
– Смерть отца пришлась на трудный период твоей жизни. Ты боготворил его. Я всегда верила, что ты изо всех сил пытался оправиться от шока и горя.
Да, мать понимала.
– Я так и не пришел в себя.
– Ты не смог. Я пыталась помочь тебе, но ты мне не позволил.
Он пожал плечами.
– Я отгораживался от тебя. От всех, черт возьми. Я действительно никогда не впускал ни одну душу обратно. И теперь я не знаю, что делать.