внутрь.
Там, среди кредитных карточек, квитанций такси находится фотография семьи - его
семьи. Девочка-подросток с глазами как у мамы. Она улыбается и видны металлические
браслетки на зубах. Сын-студент - в голубых джинсах с шейным платком университета.
Он по возрасту где-то на полпути от отрочества к возмужалости. И жена. Бог, ты мой!
Неужели это было 25 лет тому назад? Мысленно долой несколько морщинок и
несколько килограммов, и он вновь видит её в свадебном платье. Всего мгновение и он -
дома. Телевизор выключен. Дети уложены. Собака на месте. Двери закрыты. Огонь в
камине поблескивает золотом. Жена сидит на кушетке. Всего мгновение и мир
аэропорта, отелей и звонков о распродаже оказывается за тридевять земель. А он там, где всё дорого. Он - дома.
Кто-то похлопывает его по плечу и слышится мягкий голос: «Это не ваш рейс?». Он
окидывает взглядом полупустой зал... видит очередь, стоящую на выходе...и улыбается.
«Да.» - говорит торговый агент и встаёт, - «Это мой рейс домой.»
* * *
Четверо медленно поднимаются на гору. Добравшись до ровной площадки на
склоне горы, они садятся. Уже поздно - путешествие было долгим. Они устали. Болят
мышцы. Серое мягкое покрывало сумерек окутывает их.
Четверо пилигримов очень хотят спать, но засыпают только трое. Четвёртый сидит
в тени. Ноги скрещены. Лицо поднято к небу. Оттуда на своего Создателя смотрят
60
звёзды. Ветры обдувают плечи своему Творцу, освежая кожу. Он скидывает сандалии, растирает натруженные ступни и размышляет о несообразности происходящего.
Бог и натруженные ноги? Свят и голоден? Божество и хочет пить? Творец Мира и
измучен своим творением?
Мысли устремляются к дому.
Назарет. Было бы хорошо оказаться снова дома.
Как легко всплывают воспоминания. Вот - покрытый опилками верстак. Друзья, что
остановились поболтать. Смех за обеденным столом. Потасовки с братьями. Синагоги.
Дом. Домашние.
Как бы я хотел отправиться домой.
Но Назарет никогда больше не будет домом: его хотели убить, когда он был там в
прошлый раз. Соседи, друзья, учителя, одноклассники ... они сжимали в руках камни, предназначенные для него. Даже братья и сёстры считали его безумным и хотели
спрятать, а потом отослать прочь. Им было стыдно, что о них будут говорить, как о его
семье.
Нет, Назарет никогда больше не будет его домом.
А Галилея? Он мог бы вернуться в Галилею. Там его слушали толпы народа. Там
люди следовали за ним. Но он покачал головой. Пока я давал им хлеб ... Пока я говорил
то, что они хотели слышать .... Он увидел, как люди будут отворачиваться от него. Он
услышал, как они будут глумиться над Ним. Он почувствовал их отторжение.
Нет, никогда я больше не вернусь в Галилею.
Он думает об Иерусалиме. Этот город не предложит утешения. Ему известно, как
тот поступит с ним. Боль, что он вскоре испытает, пронзает запястья. Он вздрагивает от
того, что кто-то рассечёт ему бровь. Он видит, как станет всё темнее и темнее вокруг.
« О, Боже!» - кричит предчувствие внутри него.
Он встряхивает головой и прерывисто переводит дыхание. Мысли возвращаются к
настоящему.
Сорвав травинку, суёт её в рот. Он сидит в тени своего страха.
Он смотрит на своих последователей настолько же сонных насколько и наивных.
Они ничего не понимают. И даже не могут понять. Он говорит им о страдании, а они
думают о завоевании. Он говорит им о жертве, а они думают о торжествах. Он есть
художник, что рисует для дальтоников. Он есть певец, что поёт для глухих. Они
соглашаются и аплодируют. Им кажется, что они видят. Им кажется, что они слышат. Но
нет ни того, ни другого.
Они не видят. Ни один из них.
Часть его существа заранее знала, что так оно и будет. Другая же никогда не
предполагала, что это будет настолько плохо.
И вот эта часть задаётся вопросом, Неужели будет настолько плохо, что
захочется отказаться? В конце концов настанут, возможно, и лучшие времена. Придут
другие поколения ... другие люди.
Он отдал им самое лучшее. А что же получает взамен? Нескольких оборванцев, добросердечных, но туго соображающих последователей, которым суждено будет
пасть лицом в грязь, споткнувшись об обещания, которые они не смогут выполнить. Он
прячет лицо в ладонях, закрывает глаза и молится. Он знает, это - единственное, что он
может сделать сейчас.