Я бегу по лестнице, не оглядываясь, потому что знаю, что все за моей спиной тлеет и расплывается. Плитка на стенах покрывается трещинами, крошится и осыпается, погребая под своим прахом выцветающий пол. Штукатурка на потолке прогибается под собственным весом и валится вниз, разваливается на кусочки и обнажает цемент. Все трубы и батареи зарастают ржавчиной, проседают, лопаются и заливают все ржавой водой, смешивающейся с крошевом плитки, обломками штукатурки и осколками выбитых стекол. Я пробегаю мимо облезших дверей лифта, а за ними слышу дикий, как групповуха роботов, металлический лязг, пролетающий мимо и с грохотом разбивающийся где-то внизу. Я пробегаю мимо почтовых ящиков, забитых до отказа пожелтевшими газетами и листовками. И почтовые ящики тоже ржавые, и почтовые ящики тоже разваливаются в труху.
Я выбегаю из подъезда, а за мной из двери вырывается облако цементной пыли и какофония грохочущего лязга и дребезжащего звона. За мной из подъезда выплескивается поток грязной воды и влечет за собой целую флотилию жирных взъерошенных крыс, беспомощно болтающих лапками и жалко пищащих. Проплывая мимо меня, они цепляются коготками за брюки, но я стряхиваю их, и, не останавливаясь, даже чтобы кинуть последний взгляд на свое прошлое, бегу вперед.
Я могу пойти куда угодно. Вот в чем смысл.
Это тупо и инфантильно. И сам я тупой и инфантильный кретин, застрявший в тупых инфантильных представлениях, обиженный на всех и на все за собственную тупость и инфантильность. И сам я точно так же дрочу на свое никому не всравшееся тупое и инфантильное мировоззрение, и сам я дрочу на себя. Только другой рукой.
Но зато я могу уйти куда угодно.
Лишь бы подальше отсюда.