Мне противно.
Груди, размашисто болтающиеся из стороны в сторону при каждом движении матери, как уши веселого спаниеля, приближаются. Я вижу набухшие круглые соски в мелких морщинках. Их грязно-розовые цвет резко выделяется на серой морщинистой коже.
И теперь мне становится страшно. Теперь сон все-таки выливается в кошмар.
Я, кажется, знаю, что она делает. Она хочет удушить меня собой, похоронить между своих сисек. Смерть затисканного младенца.
Ну, и какая разница, где задохнуться? Под недвижимой и холодной глыбой отца или в горячих и липких объятиях матери? В любом случае, последние вздохи будут одинаковыми - затхлыми и пыльными.
Я уже ощущаю этот запах. Я уже погружаюсь в удушливый жар. Свет уходит, остается только вонючая темнота, плотная, как ее серая кожа.
Идеальные условия для пробирочных зародышей и личинок каких-нибудь сороконожек. Я пытался избежать их, изо всех сил пытался.
Ну да, поэтому я здесь.
И все-таки...
Идеальные условия такие теплые и комфортные. В них не надо думать... Не надо мучиться... Не надо терзаться и самокопаться... Не надо жить...
Размеренное покачивание в мамкиных объятиях убаюкивает.
Сон разума порождает теплоту и спокойствие.
Просто бурчи себе под нос. Пускай пузырики и хлюпай слюнкой.
Я проваливаюсь в теплоту.
***
Полусон. В темноте все чувства приглушаются. Все эмоции атрофируются. Все воспринимается через дрему. Отстраненно. Отдаленно. Только мистичные образы и потусторонние звуки.
В уютной темноте кружат белесые водянистые фигуры. Они мягко светятся. Расфокусированные ангелы говорят что-то мне. Обо мне. Я не могу разобрать слова, слышу только приглушенные голоса.
Темнота дрожит.
Один из ангелов, со съехавшим на лицо нимбом, подплывает ближе ко мне, почти вплотную. Он внимательно смотрит мне в глаза. Я не могу разобрать его лицо, потому что темнота дрожит.
Туманные фигуры растрясаются, смешиваются с темнотой.
Темнота дрожит все сильнее.
Тряска постепенно стирает ангелов, не оставляя от них даже дымчатых разводов.
Зато возвращаются ощущения.
Непонимание.
Что?
Страх.
Ощущение медленно вытягиваемых из живота холодных кишков.
Чувство полета, обдающее лицо прохладой.
Удар.
Резкая остановка.
Всплеск внутренностей.
Боль.
Что-то сухое и жесткое колет лицо.
Яркий свет резко пробивается сквозь веки, не оставляя от темноты даже липких пятен.
Я лежу на спине. Спина ноет. Тело ощущается как кусок мяса, насаженный на арматурину.
Сухая и жесткая трава колет лицо.
Постепенно сквозь белый шум и черные мурашки проступает мир. Мир трясется и дребезжит. Миру больно, он расползается по швам.
Дикий рев заглушает вой горящего леса.
Думаю, это отец.
Я открываю глаза. Небо растрескалось. По нему проходят широкие разломы, в которых вихрится абсолютная бесцветная пустота. Она пролезает сюда, карабкаясь вниз по столбам дыма, волнующимся над джунглями. Она стирает и засасывает в себя все то, что я строил годами самокопания и самоуничижения.
У меня осталось совсем мало времени.
Я отрываю спину от земли, сажусь. В голове стреляет. Глаза на секунду заплывают яркой белизной. Я делаю короткую передышку.
Да, точно, ревет отец.
Проморгавшись, я вижу его, обвитого конечностями матери. Он стоит на двух ножках - коротеньких приземистых столбиках, покрытых каменной корой, а мох на его спине горит. Мать облепляет, ползает по нему пальцами, как осьминог.
Забавно, я еще ни разу не видел, как отец стоит на двух ногах. Оказывается, что его нижняя часть - дно - плоская, из нее выпирают только лицо и живот. Лицо сейчас скорченно гримасой ярости, изо рта летит слюна, а живот, огромный упругий мешок, колышется и подпрыгивает. Отец пытается ухватить мать за пальцы своими ручонками - такими же короткими, как и ноги, завалить ее и задавить своим телом. Она, в свою очередь, очевидно, пытается придушить его. Или просто удержать, пока он не сгорит.
Что это они сцепились?
Видимо, разрушая мой остров, мать подпалила и отца.
Это, наверное, тоже должно быть символичным.
Но мне некогда искать подтексты.
***
Отголоски грядущей катастрофы сотрясают пещеру.
Она - моя утроба. Моя собственная, а не материнская. Не тесный и темный кожаный мешок, а бесконечно яркий космос, уместившийся в бутылке Клейна, в которой я мариновался и пропитывался собственным соком мыслей и чувств.
Это как есть суп, сваренный из тебя же.
В таком аспекте все происходящее безмерно похоже на аборт. Дикое насильственное принуждение к холоду и смерти, исполненное прокаленной вешалкой.