Яга – это жрица, обучающая детей, а потом испытывающая их готовность к жизни с помощью мифологического Образа мира. Эта роль Яги подробно рассмотрена Проппом (Морфология волшебной сказки, 1928) и многими другими исследователями. Пропп усматривал явное сходство образов Яги и Змея, с которым сталкивается герой сказки.
Аналогия с боем колдунов, кажется, пока мало занимала исследователей. Однако она очевидна и связана с завершением инициации: бой колдунов на самом деле – это бой учителя с учеником, происходящий в конце ученичества. Иными словами, это заключительное испытание, экзамен, либо соответствующий инициационному обряду, либо завершающий его.
При этом странные переходы героев сказки из одних звериных состояний в другие чрезвычайно напоминают шаманские практики обретения звериных помощников.
Эту связь волшебной сказки с обрядами шаманского типа пытался раскрыть Владимир Николаевич Топоров в работе «К реконструкции мифа о мировом яйце (на материале русской волшебной сказки)».
В связи с этим его больше всего занимало вертикальное строение мира.
«Не случайно, видимо, в сказках рассматриваемого типа перед тем, как попасть в другое (верхнее?) царство вблизи горы (или реже – дыры) герой видит дуб, столб, дубовый столб, дерево…, к которым часто он привязывает своего коня; этот мотив весьма точно воспроизводит не раз описанные ритуалы шаманских камланий перед отправлением именно в верхний мир» (с. 394).
Иными словами, сопоставление русской сказки с мифами сходного типа позволяет понять движение яиц, в которые сворачиваются царства, как движение вверх, к состоянию царя верхнего царства. При этом и завершение сказок о трех царствах усиливает этот образ, удваивая движение вверх полетом на Птице, которая выносит героя из нижнего мира туда, где он женится и станет царем.
Таким образом, схватки со змеями, опутывающими героя своими хоботами, руками или телами, оказываются обязательной частью пути не просто вверх, но к царскому состоянию. Однако у этих схваток есть еще одна обязательная черта, которую нельзя упустить. Битва со змеем или иным хозяином царства-яйца предполагает обращение к подвальной части внутреннего дворца.
Там, в подвале у змея, стоят бочки с сильной и слабой водой. Герой должен их переставить местами, чтобы во время битвы, когда змей утомится и бросится в подвал к источнику силы, ослабить его, а самому напиться силой. Сила сказки, как и сила живого русского языка, осознается жидкостью.
Победа одерживается в этой битве только после того, как герой сделает своим источник силы очередного царства, овладеет им настолько, что владевший им змей признает его победу и будет просить о пощаде.
И это снова возвращает нас к платоновским представлениям о строении человека. Три части души, соответствующие трем частям общества, имеют источники – архе – силы. Для каждой части полиса, то есть для каждого сословия, правящим является свой источник, что значит, сила своего качества. Условно говоря, силы эти так же различаются, как медь, серебро и золото.
Нижняя часть общества – его презренное большинство, состоящее из рабов, женщин, торговцев, ремесленников и земледельцев, – управляется эпитюметикон дюнамис, силой охоты.
Средняя, то есть воины и стражи полиса, живет за счет силы духа, тюмоедис дюнамис.
А верхняя, то есть мир правителей или царей, питается логистикон дюнамис или силой ума.
Выше могут подняться только философы и мудрецы. Но смею предположить, что выше могут летать только жрецы, проводящие мистерии, во время которых совершались полеты в миры богов.
Есть соблазн посчитать, что волшебная сказка, чье содержание повторяет инициационный миф, подразумевает именно такой полет жреца или шамана в высший мир для встречи с богами. А значит, ищущий человек стремится перейти в состояние такого мудреца, для чего он должен прорваться сквозь сплетения хоботов и овладеть всеми источниками внутренней силы.
Однако мы точно знаем, что итогом инициации является сказка. И если сказка живет в народной среде, то это народная сказка, которая поминает царское состояние лишь как некое напоминание о самом высоком. Впрочем, как и свадебный обряд, во время которого простые крестьянские юноша и девушка подымаются до состояния молодого князя и молодой княгини.
Безусловно, это царское состояние вовсе не отражение действительности того общества, где проводилась инициация. Это состояние духовное, и состояние редкое, вроде тех духовных подъемов и озарений, которые случаются в жизни любого человека, когда он совершает усилия и подымается над собой.