— Ну и что, а я — канадец. Как Морис Ришар.
— Вы — вонючий еврей. Точно так же, как и я.
— Я — канадский еврей. А это значит, что я буду сражаться за свою семью и свой бизнес, будь он у меня, но не за свою страну.
— Я не говорю, что тот испанец прав, — сказал бармен. — Просто я здесь работаю.
— Так вот, скажите своему испанскому дружку-богатею, что евреи в Канаде не только за свою страну сражались, кое-кто из них сражался и за Испанию.
— Вы — ассимилятор, — сказал Бернард.
— По правде говоря, я — один из сионских мудрецов.
Закончил я этот крайне неудачный вечер в «Конце света», одном из ночных клубов Эйлата. До моего прихода туда привезли полный автобус шведов. Они потягивали пиво, а тем временем двое молодых израильских исполнителей народных песен в йеменских рубахах пели на иврите «Уведи меня назад туда, где течет Красная река»…[307]
Англосаксонский кибуц «Гешер-а-Зив»[308] раскинулся в предгорьях Галилеи, километрах в двух от Средиземного моря, в восьми от ливанской границы. В противоположном Эйлату конце страны. Перед тем как улететь в Эйлат, я договорился с таксистом, что по моем возвращении в Тель-Авив он встретит меня в аэропорту и отвезет в кибуц за сто тридцать километров: поездка приходилась на канун Песаха, а в Израиле перед Песахом такое же столпотворение, как в Канаде перед Рождеством.
— Сколько вы хотите? — спросил я водителя.
— Мы что, жениться собираемся? Нам что, раввин нужен? Вот завтра и договоримся о цене.
Мы договорились здесь и сейчас за пятьдесят израильских фунтов, то есть примерно за семнадцать долларов.
— В Канаде, — сказал водитель, когда мы назавтра утром отправились в путь, — у вас наверняка свой самолет.
— К сожалению, нет.
— Но у многих канадцев свои самолеты. — Он был обескуражен. — Скажем, у одного из десяти.
— Даже не у одного из десяти тысяч.
— Вы что, думаете, я с вас больше возьму?
Ездил он — что здесь в порядке вещей — на старом раздолбанном «де сото» с дребезжащими окнами и помятыми крыльями.
— По уровню несчастных случаев на дороге, — похвастался он, — мы на втором месте в мире после Японии.
Я присвистнул — был впечатлен.
— И при том, — добавил он, — учтите, что у нас пьяные за руль не садятся. Ну а в Канаде у вас наверняка «ягуар»?
— В Канаде я когда-то водил такси. Как вы.
— Можно я буду по дороге подхватывать пассажиров? Я бы с вами делился.
— Нет.
«Гешер-а-Зив» на первый взгляд смахивал на летний лагерь в Лаврентийских горах. Главная столовая, административные и общественные здания, тенистые дорожки, ведущие к домикам. Кибуц в 1949 году построили на месте старого лагеря отдыха английской армии члены «А-Боним», приехавшие из Канады и США, вместе с сорока сабрами. Меня повели в дом канадской семьи Меира и Деборы Шлоссберг, где мне оказали радушный прием. Распорядительная Дебора, мать троих мальчишек, носила брюки и мужские ботинки. Меир — он заведовал индюшачьей фермой — вернулся домой, еле волоча ноги.
— На седер ожидается больше сотни гостей, — сказал он.
В Песах мы празднуем наше освобождение из Египта. На седере отец семьи читает вслух из «Агады», начинает он так: «Мы были рабами в Египте…» Младший член семьи — таков обычай — задает четыре вопроса, и первый из них: «Чем отличается эта ночь от всех остальных ночей?» Кибуцники уже не один год экспериментируют — пытаются ввести более воинственный вариант «Агады», в вариант этот включены новые израильские песни и кое-какие события недавней истории. Но с течением времени кибуцникам этот вариант стал нравиться все меньше, и мало-помалу они возвратились к традиционной «Агаде».
Седер в «Гешер-а-Зиве» замечательно вел Билл Кофски из Монреаля. После трапезы сделали перерыв на час — это дало возможность уложить детей спать и убрать со стола. Меня пригласила к себе на кофе с пирожными американская чета. Жена Давида сказала:
— Есть вещи, которые нельзя осовременить. И знаете, чего мне здесь недостает? Отцовских шуток.
Давид и его жена трудились, не зная отдыха. Я спросил: не досадуют ли они на наезжающих нахлебников вроде меня.
— Да нет, если они не снимают кино в столовой, мы ничего против них не имеем. Мы им что — обезьяны в зоопарке?
Билл Кофски, сдержанный, умный, ему хорошо за тридцать, — старожил «Гешер-а-Зива», он здесь с 1949-го, с основания кибуца. Жена у него американка, у них двое детей. В «Гешер-а-Зиве» дети живут вместе с родителями — это серьезное отступление от традиционного распорядка кибуцной жизни, за их опытом пристально следят другие кибуцы.
— Первоначально, — сказал Кофски, — считалось, что мы должны создать нового человека для нового общества, а раз так, детей необходимо обособить от родителей: ведь у тех ментальность людей, выросших в гетто. Мы могли бы, сами того не желая, испортить детей. Лучше предоставить их воспитание учителям. Тем не менее почему-то, — сказал Кофски, подкидывая сидящего на его коленях ребенка, — ничего из этого не вышло. Другие кибуцы хотели бы последовать нашему примеру, но им потребовалось бы пристроить дополнительные комнаты, а деньги не всегда удается выкроить.
Сто двадцать основателей «Гешер-а-Зива» первый год ютились в палатках. На другой год — им все еще приходилось расчищать поля, так что ни о каком доходе и речи быть не могло, — они переселились во времянки, а еще через год заняли деньги и построили настоящие дома.
— И это положило начало нашим финансовым трудностям, — сказала Дебора. — Мы до сих пор выплачиваем проценты за наши дома.
Когда молодому, еще не зарекомендовавшему себя кибуцу требовался заем, они вынуждены были обращаться на черный рынок, а там деньги давали под высокий процент, вплоть до тридцати процентов в год. Займом на строительство домов дело не ограничилось, понадобились деньги на покупку оборудования, на страхование на случай неурожая.
— В итоге, — сказал Кофски, — теперь мы пятую часть дня работаем на проценты.
Имеются у «Гешер-а-Зива» и другие существенные трудности, кроме процентов.
— Во-первых, — сказал Кофски, — большая текучесть людей. Скажем, приезжает к нам новичок с женой, с детьми, ну мы, глядишь, и домик для него построим, а уж детей его наверняка будем и одевать, и учить. Раньше чем через полгода ничего путного от новичка в поле ожидать не приходится, и эти полгода не работает и другой парень, тот, кто должен его натаскать. Ну ладно. А пройдет полгода, глядишь, этот парень возьми да и вернись в Канаду или переберись в город… Или, скажем, мы решим заняться хлопком. Выучим парня, и вот он уже дока в этом деле, а через год он смылся — и мы со своим хлопком пролетаем.
Даже та модифицированная версия социализма, которая практикуется в кибуце, обходится недешево. Так как, во всяком случае в теории, все члены кибуца равны, на посты, связанные с властными полномочиями (секретарь, надзиратель на ферме), они выбираются на ограниченный срок. Предполагается, что эта система предотвращает разделение кибуца на два класса — работников и начальников.
— Однако результат, — сказал Кофски, — не оправдал наших ожиданий. На обучение секретаря нужно полгода, и что же: проходит год и нате вам — обучай следующего. Производительность падает. Вдобавок, невзирая на наши усилия, на более важных и ответственных постах оказываются все те же люди.
Как и многим другим кибуцам, «Гешер-а-Зиву» не удалось хорошо заработать сельским хозяйством: оно слишком зависит от дешевой рабочей силы во время сбора урожая, поэтому кибуц стал изыскивать возможность заработать промышленным производством, а порой и нанимать работников, что является безусловным отступлением от кибуцных устоев. Один из англосаксонских кибуцев «Урим» завел фабрику, изготовляющую ножи. «Гешер-а-Зив» намеревается наладить производство индюшачьих сосисок и вдобавок строит отель для туристов — ОТДОХНИТЕ НЕОБЫЧНО: ПОЗНАКОМТЕСЬ С ЖИЗНЬЮ КИБУЦА — и возлагает на него большие надежды.