Ни с чем другим сравнить не могу. Как расскажешь про это величие, про эту красоту, чистоту и прозрачность далей?! Согласен шагать и шагать, согласен тащить не одну, а пять кинокамер, пусть будут ледники и осыпи, скалы и неверные камни… Согласен! Лишь бы еще раз увидеть что-то подобное фиорду Магдалины в ясный, солнечный северный полдень.
Укладываемся за скалой, пытаемся согреться. Сергей насвистывает песенку, а ему аккомпанируют посвисты ветра, пролетающего над россыпями камней.
Камни прикатились сюда вон с той почти целой горы — великан лишь слегка задел ее своим чудовищным молотом… Прикатились и лежат рядышком. Право слово, было бы совсем удобно шагать по их плоским затылкам, если бы не морщинки и трещинки, что изрезали отшлифованный ветром и льдом камень. Глянешь иной раз на такую расщелину — глубиной метров в пять и соответствующей ширины, — остановишься и подумаешь: то ли прыгать, то ли воздержаться.
Нежимся с Сергеем на нагретом черном камне, не хочется думать, что пора обратно. Жалко оставить Магдалину… Да и путь ждет нелегкий.
Па возвышающемся над нами склоне, где камни помельче, шумят, переговариваются птицы, похожие на небольших пингвинчиков, — люрики, один из мелких видов семейства чистиковых. Там у них целый город. Болтают, болтают, перекрикиваются и вдруг ни с того ни с сего всей стаей взмывают вверх, шумно трепеща крылышками. Делают круг-другой, потом, отваливая в одиночку от стаи, снова опускаются на свои камни, мелодично покрякивая, пока не усаживается весь базар.
Живут люрики между собой дружно. Когда отправляются кормиться на фиорд, то обязательно всей стаей. Плавают, сбившись в кучу, ныряют — только исчезают и появляются черные головки. Наловив рачков, набив ими зобы, возвращаются птицы к гнездам, расположенным обычно в глубоких трещинах меж камней. Там у них по одному яичку, и они тщательно высиживают потомство.
Точно воробьи, вспугнутые с куста, вспархивают люрики, опять с криками кружат над заливом, стая их разделяется на две меньшие, разлетается и прямо над нашими головами лоб в лоб встречается снова. Даже удивительно, как в такой сумятице не сталкиваются они, не сбивают друг друга. Пройдя сквозь встречную стаю, с громкими криками — в воздухе аж гул стоит от тысяч крыльев — они еще раз разлетаются в противоположные стороны.
Так и провожают нас люрики, пока не убираемся мы отсюда, прыгая с камня на камень, словно горные козлы.
Спускаемся к морю. Вспугиваем не очень большую серую птицу. Крылья темнее туловища, голова черноватая. Из хвоста торчат два длинных характерных рулевых пера. Ясно: короткохвостый поморник. По-литовски зовут его разбойником. И недаром.
Поморник — вероятно, самка — противно мяукает и вдруг, как-то неловко взмахнув крыльями, точно подломились они, плюхается на землю перед нами. Бочком, прихрамывая и волоча крыло, падая и снова поднимаясь, пытается удрать от нас Кажется, пробеги пару шагов и ухватишь за хвост.
Однако не пытайся! Все твои усилия будут напрасными. Самка поморника хитрит, отводит нас, словно песцов, от своего гнезда.
Песец — дурак. Ни за что бы не удержался, бросился в погоню. Лязгал бы понапрасну зубами, хватал воздух, а птица все кувыркалась бы да ковыляла впереди — на расстоянии двух-трех прыжков. Ну разве утерпишь? Песец бы снова за ней… Так и уводит поморник дурачка от гнезда, а потом спокойно взлетает и остается голодный песец ни с чем. Хоть он тоже из породы лисиц, но куда глупее своей рыжей родственницы.
Мы с Сергеем позволяем поморнику «обмануть» нас, но, когда птица улетает, возвращаемся обратно, туда, где должна быть ее кладка. Мамаша встревоженно кричит, падает перед нами на землю и снова начинает свою игру. А мы пытаемся отыскать местечко, которое она больше всего охраняет. Ага, вот оно! Самоотверженная мать чуть ли не в ноги к нам бросается… Тут уж необходимо внимательно осматривать каждый сантиметр поверхности.
Есть! Во мху, в едва примятой в нем ямке, два больших яйца абсолютно той же окраски, что и окружающий мох. Гнездо поморника.
Теперь подлетает к нам самец, кружит над головами, словно готовясь к нападению, но так и не решается. Разбойниками поморников называют не потому, конечно, что они пытаются продырявить череп человеку, просто они имеют склонность отнимать добычу у более мирных чаек и других морских птиц. Подхватит чайка рыбку или краба, а то и лемминга, летит к гнезду покормить малышей, а поморник тут как тут: до тех пор преследует и нападает на птицу, пока она не выпустит добытого. Тут он оставляет жертву и камнем падает вниз, подхватывает уроненное, да так ловко, не давая даже добыче упасть на землю.
Никогда не изгладится из моей памяти то плаванье от острова Датского, когда лежали мы с Сергеем навзничь на груженой «Казанке» и со страхом прислушивались к каждой волне. Не забыть никогда и возвращения домой от залива Магдалины.
Нельзя пренебрегать народной мудростью: «Напрямик ближе, да в обход — скорее», или: «Поспешишь — людей насмешишь».
Не желая больше лезть на ледник, решаем идти берегом. Хотя не близкий, но уж наверняка, казалось нам, более удобный путь.
Пошли. Сдвинутый ледником к берегу вал морены прижимает нас к морю. И нет никакой тропки. А тут прилив, самый его пик — так называемая большая вода, когда она достигает максимума. Ни полоски пляжа, ни малейшей прибрежной отмели. Море захватило, потопило все, что могло, волны плещут прямо в отвесные скалы, во время отлива стоящие метрах в двадцати от линии прибоя. Приходится карабкаться на эти скалы, больше деваться некуда. Или возвращайся и иди старой дорогой, или цепляйся руками и ногами за карнизы и крутые откосы морен и ползи вперед. Чуть не из самого моря поднимаются каменные глыбы, а у нас никакого альпинистского снаряжения. Приходится прыгать с камня на камень над самой водой. Измеряешь глазом расстояние, сигаешь, падаешь на четвереньки и счастлив, что не свалился в волу. Потонуть, может, и не потонул бы, но купаньице было бы не из приятных! И все-таки самое гнусное морена — смесь глины, камней и льда. Лед тает, вода сочится, глина скользкая, как масло, камни торчат из этого месива, и неизвестно, какой из них держится прочно, а какой при малейшем прикосновении выскочит, как редиска из грядки, и загрохочет вниз.
Перелезли одну морену, прошли чуток по сносной дороге, и перед нами следующая, чтоб ей пусто было! Обойти невозможно. Опять карабкаемся, цепляемся, прыгаем. Вымокли, перемазались в глине до ушей. Держусь за Сергеем. Вдруг у него из-под ног вылетает камушек — с хорошую рогатую баранью голову. Сергей рухнул животом на глину, вцепился в нее пальцами, ноги болтаются без опоры. А баранья голова — вжик! — мимо меня как бешеная. Едва успел руку отдернуть, гляжу, не покатит ли следом целое стадо. Уф! Больше нету, только с грохотом и шуршанием посыпался поток гравия. А каменюка, слышу, бултых — упала в море. Будь ты неладна, каменная башка, — на ладонь ближе, и мне бы плюхаться рядом с тобой…
Полуночное солнце — на самом севере. Счастье, что светло. В этакой каше из камней и глины да еще бы темной ноченькой… Ох! И так едва ноги волочим.
А вот уже и ледниковый язык. Старый знакомец, исполосованный, изгрызенный талыми водами. За ним вполне приличная дорога. Выбрались!
Дом встречает нас одуряющим ароматом вкуснейшего супа. Мы этот запах еще метров за сто почуяли. Постарался наш шеф-повар! Когда опорожнили мы по второй изрядной миске (о тарелках и речи быть не могло!) и отвалились наконец от стола, Толя предложил:
— Покурим. Ну, рассказывайте…
Задымили. Молчим.
Вдруг — что это? У Сергея локоть соскользнул со стола, и он чуть лбом столешницу не поцеловал. Какие тут рассказы — сунул окурок в печь и прыг в мешок. Я за ним следом. Только улегся — как провалился. Ничего не слышу, ни ветра за стеной, ни грохота кастрюль, которые моет Анатолий…