«Бедняга Себастьян, законченный ты неудачник», – подумал я, глядя на него, облаченного в старый теплый костюм и смешной галстук. Шумок за моей спиной вернул меня к действительности, и я увидел двух человек, тащивших огромный венок из красных роз.
– Чудесные цветы, – сказала Соледад, – их прислал Перес.
– Перес?
– Да, Перес. – В голосе Соледад не слышалось радости, когда она называла имя министра, выгнавшего Себастьяна с работы. – Это очень уважаемый человек.
– Какая честь для семьи, – сказал я.
Глазами грустной собаки поглядела Соледад на своего покойного отца.
– Бедный папа, всегда жил только для других.
Если бы эти слова были сказаны не на панихиде и не моей кузиной, я бы рассмеялся, потому что, когда бы мы ни встретились в последние годы, он был либо в доску пьян, либо в лучшем случае навеселе.
– Да, он всегда жил по совести и пострадал ни за что.
Оставив Соледад, я присел на скамейку. Вдруг захотелось побыть одному, вспомнить Себастьяна, Модесто, Соледад, воскресить в памяти далекое прошлое. Нервно покачиваясь на скамье, я вспоминал, какими мы были в ту пору, когда Себастьян и Модесто работали водителями автобусов, я был мальчишкой, а Соледад – хорошенькой девушкой, не то что теперь – постаревшая, усталая женщина. Эх, а ведь мы были счастливы, несмотря на все лишения. Потом началась борьба против диктатуры Батисты,[9] потом были мой арест, пытки, помощь и поддержка всей семьи, мужественные выступления Себастьяна против зверств полиции. Себастьян был достойным, честным человеком, неподкупным профсоюзным вожаком. А потом пришла победа: апофеоз, безумный восторг, вся наша семья собралась 24 декабря за одним большим столом во главе с Себастьяном. Прошло немного времени, и разгорелись споры, обрушились ушаты холодной воды на наши головы, воды, заливавшей, как в половодье, всё и вся; начались стычки между Себастьяном и Модесто, между Соледад и Луисой, между мной и моими друзьями.
– Приятель, не грусти понапрасну. Делу не поможешь, только душу разбередишь. – Франсис хлопнул меня по спине и сел рядом. Лицо у него было багровое, в его толстый, круглый, как бочка, живот врезалась пряжка широкого кожаного ремня.
Я с некоторым усилием переключился на Франсиса, который, как все знают, большой любитель поговорить.
– Мне сказали, ты процветаешь. – Ножища Франсиса качнула скамью.
– Кто сказал?
– Знаешь, когда река шумит…
– …быть грозе. – Мне нравилась эта поговорка Модесто.
– Только пусть гроза не дождем, а ромом прольется. – Франсис прижал ко рту кулак, словно бутылку. – Я сух, как кирпич. Со вчера ни капли в глотке.
Мы умолкли, мимо нас спешили в зал две женщины, там они обняли Росу, которая снова принялась рыдать. Затем все трое пошли к гробу и осенили себя крестным знамением.
– Слушай, а не вспороть ли нам живот Себастьяну? Ему уже один черт, а рому в нем хоть залейся. Бутылки три наберем. – Франсис громко хохотнул, и кое-кто на него обернулся.
Я было хотел сказать, чтобы он смеялся потише. Но уже появилось несколько человек, одетых в серое и толкавших перед собой высокую тележку. Присутствующие оживились, Роса и дочери заплакали.
– Сейчас будут выносить тело, сейчас будут… – прошелестело шепотом по залу.
– Держись, крепись. – Две женщины старались успокоить Росу.
Люди в сером подошли к гробу и одним рывком положили его на тележку.
– Ой, Боже мой! – кричала Роса, вцепившись в гроб. – Господи Боже, за что? За что?
Я тоже встал, собираясь увильнуть от поездки на кладбище, но при выходе из зала меня перехватила Соледад.
– У тебя есть машина поехать на кладбище? – спросила она.
Я оторопел. С ума, что ли, она сошла? Или не знает, что автомобиля я давным-давно лишился?
– У нас только два такси. Больше заказать не удалось. Если хочешь, можешь сесть во второе. – И, не оставив мне времени на ответ, она присоединилась к матери и сестре, и все три нырнули в первое такси, следовавшее сразу за катафалком.
Нехотя втиснулся я вместе с Франсисом в машину, где уже сидела одна наша дальняя родственница.
Что еще можно сказать о тебе, Малу? Ты – молодая мулатка двадцати с небольшим лет, кубинка с налитыми круглыми ягодицами, которые так и хочется ущипнуть; вчера студентка, а нынче хинетера, то есть проститутка. Но это еще не все. Ты – лучшая подруга Моники, возможно (почему бы и нет?), лесбиянка и гетеросексуалка, третий персонаж нашей истории, персонаж самый мятущийся, которому следовало бы быть более твердым, ибо очень сурово обходилась с тобой жизнь с тех самых пор, когда ты девчушкой уехала из Пуэрто-де-Гольпе (из деревни, где ты росла и где за тобой захлопнулась дверь твоего детства) и попала в прекрасную и абсурдную Гавану, город волков и овец, погонял и лошадок, вольнодумцев и приспособленцев, молотов и наковален, насильников и мудаков.
9
Рубен Фульхенио Батиста-и-Сальдивар (1901–1973) – кубинский государственный и политический деятель, президент (1940–1944 и 1954–1958), организатор военного переворота и диктатор (1952–1959)