— Так значит, по-вашему, наш проводник и наши лошади проспали эти две недели, как одну ночь?!
— Ну уж, этого я вам не берусь объяснить, господин профессор. Может быть то, что здесь было одной ночью, — там оказалось двумя неделями. И я не знаю, чем это было бы удивительнее сна, который снится разом четырем человекам и оставляет после себя такие поразительные последствия. Я, например, до сих пор не могу отделаться от нестерпимого собачьего чутья, которым наградило меня это проклятое приключение. И вот, несмотря на то, что проводник наш с тюками едет далеко впереди, ко мне в нос так и лезет запах всей нашей провизии, возбуждая мой аппетит, который я только что удовлетворил в достаточной мере.
— Послушай, дядя, — в свою очередь, заговорил Бруно, — а что ты скажешь по поводу самой сущности нашего приключения? Насколько правдоподобным кажется тебе тот мир, который нам удалось так или иначе наблюдать?
— Гм, — задумчиво протянул ученый, — правду сказать, наше сновидение действительно отвечает всем данным, имеющимся у меня по этому предмету. Я не могу себе представить первобытное человечество не таким, как то миролюбивое племя, которое приютило нас в своей среде.
— Но если это племя действительно первобытное, то кто же тогда, по-твоему, те люди, которые вытеснили его?
— Ах, Ганс, да неужели же ты полагаешь, что все тогдашнее человечество целиком было перед нашими глазами? Ведь мы видели только маленький уголок земли, которую тогда далеко на север охватывал подтропический пояс, удобный для заселения. И нет сомнения, что в те времена его обитали уже очень многие племена, сходные между собой своей первобытной культурой. Верования их, как и те, которые мы наблюдали, представляли лишь зачатки религии. Общественность оказывалась явлением случайным, так как каждая семья была совершенно свободна от племени и могла идти, куда ей вздумается. Понятие о собственности тоже едва возникало и распространялось так же, как и у животных, лишь на результаты личного труда. Быт приближался тоже к быту животного, от которого первобытный человек вообще отличался еще очень немного.
— Ну, с этим то я не совсем согласен, — заметил Бруно, — обрати-ка внимание на их нравственные достоинства. По-моему, человечество с тех пор не сделало в этом отношении успехов, но, наоборот, проявило значительный упадок. А вот другое племя, пришедшее на смену первому, по-моему, уже далеко не так симпатично.
— Ну, в этом-то нет ничего удивительного, — племя нашего хозяина жило в благодатных условиях полного довольства. Единственными его врагами были дикие звери, которых тогдашний человек уже не боялся, да грозные явления природы, не особенно вредившие человеку в этих местах. Тогда люди не мешали еще жить один другому, как заметил наш хозяин, и при нас к ним впервые заглянула суровая гостья — нужда, приведя с собой неприветливое племя, уже отмеченное печатью злобы о своем существовании, которую положила на их лица эта неприветливая наставница человечества.
— Скажите, господин профессор, — в свою очередь, спросил Иоганн, — что же такое происходило, примерно, около тех же времен на месте нашего милого Нюренберга, которого тогда, конечно, еще и не существовало, потому что, как ни расхваливает Бруно этот народ, а все же он при всех своих добродетелях был слишком невежественным для того, чтобы создать такой прекрасный город.
— На месте нашего Нюренберга происходило, я думаю, что наблюдали мы и здесь, если только волна человеческого расселения достигла тогда до Европы; в противном же случае, — там стояли такие же девственные леса, обитаемые такими же динотериями и мастодонтами, каких мы с вами видели среди дебрей Декана.
Беседуя таким образом, наши спутники все ниже и ниже спускались с возвышенностей горных цепей. Скоро они миновали уже знакомый поселок, а спустя час после полуденного привала увидали уже широко раскинувшийся Мадрас, в который и прибыли незадолго до наступления сумерек.
В своей гостинице они узнали, что отсутствие их продолжалось лишь двое суток и это обстоятельство окончательно убедило профессора в том, что все их приключение было действительно не более как сон.
С необыкновенным наслаждением отдыхали они в эту ночь на мягких, покойных кроватях, хотя, правду сказать, стены и потолки комнат, казалось, стесняли их дыхание. Наутро многое из их таинственного приключения побледнело уже в их памяти, а организмы начали приходить в свое обыкновенное состояние. Иоганн отделался, наконец, от той остроты обоняния, которая накануне так раздражала его аппетит. Все четверо едва помнили несколько слов из того языка, на котором они еще так недавно говорили между собой совершенно свободно.